мифы использовались еретическими движениями, народными по своему характеру. Уже греческая философия с презрением именовала сказками поэтические предания о богах. Собственно говоря, отсюда, из употребления этого слова греческими философами, ведет свое происхождение термин
миф, означавший первоначально «слово», «речь», «беседа», «сказка». Именно это словоупотребление свидетельствует о том, что в период расцвета греческой мифологии «миф» и «сказка» были не полностью тождественные понятия. В мифе в большей степени проявляется соблюдение законов действительности, к сказке же примешивается юмор, легкомыслие, игривость. Уже в старое время замечалось влияние мифа на сказку и наоборот. В соответствии с этим появлялись переходные формы. Естественно, что не из всякого мифа вырастала сказка, так что нельзя утверждать, что каждая сказка была когда-то мифом, но несомненно, что были мифы, ставшие еще в древности сказками. Так, образы старой мифологии, оттесненные на задний план олимпийской мировой системой Гомера (циклопы, Кирка и др.), продолжают жить в «Одиссее» как мотивы сказок. Сам Гомер со своим высокохудожественным чутьем указывает косвенно на это обстоятельство, вкладывая истории об этих персонажах в уста Одиссея, «человека, пришедшего издалека». Он также резко отделяет эти истории от греческих песен, исполнители которых в сильной степени претендуют на подлинность содержания песен.
Но, конечно, все это вовсе не позволяет нам считать сказку вообще и при всех обстоятельствах лишь продуктом разложения мифов, утративших свою подлинность. Следует считаться со специфическими особенностями складывания сказок уже в древние времена. Мотивы аттической народной комедии дают особенно яркое представление о «народной сказке» как характерном эпическом произведении класса крестьян. С другой стороны, законы, определяющие структуру сказки, — трехчленное деление и кое-что другое в этом направлении — говорят о связи ее не только с крестьянскими рассказами. Большая часть сказок сложилась в устной передаче рассказов, не связанных формой, как свободная импровизация, внутри лишь формальной схемы, что одновременно и ограничивало и облегчало рассказ. Поэтому сказки могли принимать — в большинстве случаев до «окончательного» их выражения поэтами — форму мифов. Во всяком случае, целый ряд мотивов народных сказок, а также структура народных сказок свидетельствуют, что творения фантазии трудового народа попали в число генеалогических преданий, характерных для господствующего класса. В качестве примера укажем на роль самого младшего царского сына и царицы, пекущей хлеб, в сказании о Пердикке. Следует считаться со «сказками нянюшки», игравшими роль уже в самые древние времена. В этом значении выступают и «сказки бабушки» — греческие graodes mythos и римские anilis fabula. Они могли служить прежде всего для утешения, убаюкивания детей, для их развлечения. (Уже в IV веке до н. э. Платон, ссылаясь на восприимчивость детей, хотел узаконить их выборы в государственные органы.)
Прекрасный пример мифической сказки, утративший черты достоверности, представляет собой античная сказка об Амуре и Психее. Греческое слово Psyhhe означает душу. Часто душа изображается с крыльями бабочки. Амур, молодой бог любви, у римлян играл роль греческого Эрота. Прежде чем душа соединяется с женихом, ниспосланным небом, с самой Любовью, в вечном счастье, она получает представление о жестокой стороне любви и должна заслужить смерть взятой на себя борьбой. Этот миф, первоначально исполненный глубокого смысла, свое дальнейшее развитие получил, вероятно, под восточным влиянием. Для Апулея же, остроумного римского писателя II века н. э., этот миф был не более чем сказкой. Он вставил ее в свой роман «Золотой осел» (или «Метаморфозы») в качестве «бабушкиной сказки» (anilis fabula), вложив его в уста старой женщины, утешающей девушку, попавшую в плен к разбойникам. Это уже не миф. Тонкое чутье Апулея позволило ему преподнести вместо мифа сказку как аллегорию.
Богов он называет римскими именами: Эрота — Амуром, Афродиту — Венерой, Деметру — Церерой, но оставляет греческое имя девушки — Психея. Он как будто не заботится вообще об аллегорическом звучании сказки. Ведь если бы он заменил Психею латинской Anima, то прелестная сказка, потерявшая свою мифологическую ценность, неизбежно превратилась бы в поучительную аллегорию.
Пердикка
В иллирийскую землю из Аргоса бежали три брата — Гаванес, Аероп и Пердикка. Из иллирийской земли они перебрались дальше, в верхнюю Македонию, и достигли города Лебаи. Там они поступили на службу к царю. Старший брат стерег лошадей, средний — коров, а самый младший — коз и овец.
В старину и цари жили бедно, а не только народ. Сама царица пекла хлеб своим пастухам. Каждый раз, когда она делала это, хлеб самого младшего пастуха — Пердикки — увеличивался вдвое. Заметив это, она сказала об этом царю. Царь не принял эти слова за шутку, а увидел в случившемся предзнаменование какого-то важного события. Вызвав трех братьев, он приказал им оставить страну. Но они заявили, что не сделают ни шагу, пока царь не уплатит им за работу.
Как раз в этот момент солнце заглянуло в окошко. Безбожный царь показал на солнечные лучи и сказал:
— Вот что я отдаю вам, это ваше вознаграждение!
Два старших брата, Гаванес и Аероп, пораженные, стояли молча, а самый младший брат вытащил нож и очертил им то место на полу дворца, куда падали солнечные лучи.
— Мы принимаем, господин, то, что ты нам даешь, — сказал он, трижды зачерпнув солнечные лучи и как бы спрятав их себе на грудь. Затем братья удалились.
Когда они ушли, один из советников царя обратил его внимание на то, что сделал самый младший брат, сказав, что сделано это неспроста. Услышав это, царь пришел в ярость и послал за тремя пастухами всадников с приказанием убить пастухов.
В этой местности есть река, которой и поныне потомки трех братьев приносят жертвы как богу-спасителю. И недаром, ибо, как только три брата перешли реку, она неожиданно разлилась так, что всадники не могли ее перейти. Пастухи же поселились в другой части Македонии, вблизи садов Мидаса, там, где растут дикие розы, одна ароматнее другой, причем в каждой из них по шестидесяти лепестков. Говорят, что в этом саду однажды Мидас поймал старого Силена, а тот раскрыл перед ним тайную мудрость природы. Над садом поднималась гора Бермий, которую снег делал непреодолимой.
Этим краем прежде всего и завладели братья, а затем распространили свою власть на всю Македонию. Пердикка обрел право на нее, получив от царя в качестве платы солнце Македонии.
Этот Пердикка был предком в седьмом колене царя Александра — предка Александра Великого[82].
Амур и Психея
Жили некогда царь и царица. Было у них три дочери, одна красивее другой. А самая младшая была столь прекрасна, что нельзя и рассказать.
