в большом беспорядке, оставляя луга и болота, усеянные телами, которых они не могли подобрать, и пушками, которых не могли увести. Однако отступив до второй линии, они остановились, овладели собой, и тогда борьба стала яростной и жестокой. После энергичной перестрелки сошлись в штыковой атаке и завязался ожесточенный рукопашный бой. Баварцы, как и большинство наших союзников, дезертировавшие на маршах, дрались с величайшей доблестью, но, к сожалению, храбрейший и достойнейший генерал Деруа, честь Баварской армии и один из самых уважаемых офицеров своего времени, заплатил жизнью за победы, одержанные его войсками. В центре дивизия Леграна опрокинула всех, кто ей противостоял. Дивизия Вердье, командир которой был ранен, выказала себя с наилучшей стороны. Генерал Мезон с 1-й бригадой обратил русских в бегство.
Бой длился от силы два часа, и неприятель, оттесненный во всех пунктах, вынужден был оставить поле боя, усеянное погибшими солдатами и артиллерией.
По всему фронту французы одержали полную победу. Если бы у нас был еще час дневного времени и войска не так устали, они могли бы, погнавшись за русскими в лес, захватить много пленных и артиллерии. Но солдаты, падавшие от усталости, а некоторые и от голода, были не в состоянии двигаться дальше и остановились у кромки леса. Была одержана блестящая победа, в качестве трофеев собраны 1500 пленных, 14 орудий, большое количество зарядных ящиков и 3 тысячи убитых неприятельских солдат. Наши потери не составили и тысячи человек. Главным преимуществом, достигнутым в результате боя, стало то, что союзники далеко оттеснили Витгенштейна, отбили у него желание дальнейшего наступления, по крайней мере на время, и могли спокойно отдохнуть перед Полоцком, не опасаясь уже нападений на фуражиров, как бы далеко они не зашли. Сожалеть приходилось только о гибели генерала Деруа, и сожаление о нем было всеобщим.
Победа, о которой в Смоленске стало известно 19 августа, на следующий день после вступления в него Наполеона, доставила императору огромное удовлетворение, и он отдал, наконец, справедливость генералу Сен-Сиру, послав ему жезл маршала Империи – заслуженную награду за великие таланты этого человека. Одновременно Наполеон отправил ему множество наград для французских и баварских войск, которые превосходно вели себя; он не захотел делать между ними никакого различия и пожаловал дотации вдовам и сиротам и баварских, и французских офицеров. Наполеон также вынес решение воздать особые почести памяти генерала Деруа.
Победы в Городечно и Полоцке, одержанные 12 и 18 августа, казалось, обеспечивали безопасность французских флангов и позволяли двигаться дальше, если вдруг надежда на решающую победу блеснет на Московской дороге. Наполеон так и рассудил и, сочтя, что для сдерживания Тормасова на правом фланге будет довольно австрийцев и саксонцев, а для сдерживания Витгенштейна на левом будет довольно и Сен-Сира (не считая остававшегося меж Полоцком и Ригой Макдональда), не нашел причин останавливаться, если выдвижение вперед предоставит шанс закончить войну либо придать ей больший блеск. Чтобы вынести окончательное решение, Наполеону оставалось учитывать только то, что будет происходить между Великой армией под его собственным командованием и армией русских под командованием Барклая-де-Толли, отступавшей по Московской дороге. Именно туда были постоянно обращены его взоры, когда он задавался вопросом, следует ли ему остаться в Смоленске, заняться организацией Польши, подготовить средства для зимних расположений, что бы ни подумала Европа о его медлительности, или же следует продолжить движение вглубь России, чтобы до окончания теплого сезона нанести решающий удар, которого не перенесет император Александр. И колеблющуюся в эту минуту в его руках чашу весов должны были склонить в ту или иную сторону донесения двух его маршалов из авангарда.
Мюрат и Даву, в самом деле, шли по пятам за великой русской армией, отступавшей по Московской дороге, один с кавалерией, другой с пехотой. После нескольких арьергардных боев они заняли Соловьево на берегу Днепра и, предоставив сохранять эту позицию другим войскам, двинулись на Дорогобуж, последнее место пересечения Московской дороги с Днепром. Донесения Мюрата и Даву различались подобно их характерам. Они двигались вместе всего только несколько дней, и уже между ними возникли горячие пререкания, в которых пылкость венценосного вождя кавалерии разбивалась о выдержку вождя славной пехоты. Точно так же и их донесения императору постоянно противоречили друг другу.
Неприятель, движением которого руководил Барклай-де-Толли, отступал в порядке и с твердостью, имея в арьергарде небольшое, но достаточное количество отборной легкой пехоты, артиллерии и кавалерии. Барклай отступал эшелонами, размещая на каждой позиции, где мог сдерживать кавалерию неприятеля, несколько орудий конной артиллерии и тиральеров и обороняя ее этими средствами до прибытия французской пехоты. Только тогда он уходил, отступая за другие эшелоны, столь же удобно расставленные, и пускал в ход кавалерию исключительно на открытых участках, когда у нее был шанс отвести кавалерию неприятеля. Ничто в его движениях не свидетельствовало ни о замешательстве, ни об унынии, всё обнаруживало сопротивление, упорство которого должно было только нарастать, чтобы перерасти в генеральное сражение, когда неприятель сочтет уместным его дать.
Мюрат, весьма поверхностно судивший о виденном и учитывавший только постепенное оставление неприятелем занимаемых позиций, заявлял, что русские деморализованы, что можно их догнать, атаковать и сокрушить, что достаточно только быстро выдвинуться, как представится случай одержать прекрасную победу. Даву заявлял обратное и утверждал, что никогда не видел лучше организованного отступления: перед ним находился неприятель, над которым было невероятно трудно одержать верх, просто погнавшись за ним. Даву считал, что войскам не следует изнурять себя в преследовании русских и что обойти их не удастся, но уже скоро они встретят французов на тщательно выбранной позиции, за которую будут биться насмерть и приближаясь к которой следовало бы благоразумно поберечь свои силы. Маршал верил в скорое, но кровопролитное сражение, из ряда ужаснейших сражений того времени. В таком духе он писал Наполеону не раз в день, противореча тем самым донесениям Мюрата. Оба вождя авангарда были согласны только в одном – в том, что нас ждет на пути сражение.
При приближении к Дорогобужу завидели русских, вставших в боевые порядки за речкой Ужей, протекавшей по более или менее пересеченным участкам и впадавшей слева от французов в Днепр в местечке под названием Усвят. Из поведения, численности и широкого развертывания русских можно было заключить, что они решились на генеральное сражение. Речка, через которую приходилось перейти, чтобы до них добраться, не представляла серьезного препятствия, но у нее оказались топкие и труднодоступные берега. Однако можно было надеяться обойти русских, поднявшись немного вправо. Действуя с этой стороны достаточными силами, вероятно, можно было оттеснить их в угол между Ужей и Днепром. Таким образом, позиция предоставляла шанс на великий
