принесет. Или Маринка».
Судя по всему, грейдер сегодня еще не проходил. Снега на дороге лежало сантиметров десять. Юлька скатала снежок, бросила его перед собой и стала подталкивать ногами. Снег был липким, и комок быстро подрастал.
Надо докатить до дома.
«Если докачу, то победа будет моей. А географа уволят из школы», – загадала Юлька.
Довольно скоро перед ней уже катился большой снежный шар. Юльке, конечно, было немного стыдно перед проезжающими машинами, что она занимается такой ерундой, но зарок есть зарок, и она, как жук-скарабей, толкала свой ком, который слишком быстро тяжелел.
Юлька взмокла от пота, а до дома еще было довольно далеко. Боже! Как тяжело!
Надо докатить.
Надо победить.
Надо докатить.
Надо победить.
* * *
Из ворот, с лопатой в руках, вышел Павел Столбов. Огромный снежный шар стоял возле дома. Прислонившись к нему спиной, тяжело дыша, сидела на корточках обессиленная Юлька.
– Ты от школы его катила? – поинтересовался отец.
– Почти, – Юлька облизнула пересохшие губы.
– Дуркуешь ты, Юлька, – озабоченно сказал папа, – разве можно тебе такую тяжесть таскать?! Ребятишек ведь еще рожать.
– Так надо было, – ответила Юлька и пошла, слегка покачиваясь, домой.
Сумку вечером принес Мишка Кудрин.
Ракитин ждал его на улице, сидя на подтаявшем снежном шаре.
Глава 16
На большой перемене в организаторской, которая еще недавно была пионерской, проходил сбор актива. На повестке дня была одна тема – подготовка к Новогодней елке. Симпатичная Лариса Леонтьевна, которую все в школе звали Ириской, раздавала роли. Юлька из года в год играла главных персонажей – то Снегурочку, то Зимушку-зиму. Но сегодня она была на это не согласна.
– Огласите весь список персонажей, пожалуйста, – попросила Юлька.
– Дед Мороз, Снегурочка, Баба Яга, почтальон Печкин, Лихо Одноглазое, Снего… – Ириска не успела сказать «..вик», как Юлька выкрикнула:
– Я буду Лихом Одноглазым!
Лариса Леонтьевна неохотно записала это пожелание в сценарий.
– Могу тебе фингал на второй глаз поставить, – дружески предложил семиклассник Славка Богатырев.
– Себе поставь! – огрызнулась Юлька.
В организаторскую заглянула завучиха:
– Столбова здесь?
У Юльки екнуло сердце.
– Здесь.
– Выйди, пожалуйста.
Ольга Ивановна прикрыла за Юлькой дверь.
– Юля, сегодня после шестого урока придешь в географию. Будет педсовет по поводу твоего поведения, – завуч многозначительно посмотрела на ученицу и ушла.
Юлька осталась стоять в коридоре. Мимо нее с визгом пронеслась стайка ребятишек из начальной школы.
«Это уже не очень смешно. Гадский Гоша!»
Когда Юлька пришла на урок, класс уже знал о том, что ее ожидает. Оля-груди, вероятно, ее вначале в кабинете искала. Маринка сочувственно посмотрела на подругу.
– Только не вздумай мне жалкие слова говорить! – сразу предупредила ее Юлька, чувствуя, как внутри созревают слезы.
Жалость к себе она переносила плохо. Жалость делала ее слабой и уязвимой.
Началась биология. Светлана Генриховна стремительно ворвалась в класс, раскрутила свиток с изображением голубя в разрезе, приткнула его кнопками к доске и без предисловий продиктовала тему урока: «Внешний вид и внутреннее строение птицы».
Восьмой класс сразу понял, что лучше помалкивать.
Светлана Генриховна рассказывала о голубе так, словно он ей всю жизнь изгадил. Она тыкала указкой в его внутренние органы и мерно крутила пластинку с давно записанным текстом:
– Птицы имеют крупный головной мозг. Особенно большой у них мозжечок. Это связано со сложными движениями птиц, требующими координации во время полета.
Ракитин запустил с последней парты самолетик. Он плавно спикировал под учительский стол. Светлана Генриховна так сосредоточилась на голубе, что даже не заметила этой мелкой пакости.
– Пищеварительная система! Ко дну ротовой полости прикреплен очень подвижный язык. Слюнные железы развиты у птиц неодинаково, у некоторых, например, у козодоев, почти отсутствуют.
Алябьев, сидевший позади Юльки, с идиотским смехом полушепотом повторил своему соседу Булыгину в ухо: «Козодоев». Булыгин дал ему подзатыльник.
Светлану Генриховну неудержимо несло дальше. Видно было, что привычная пластинка ее постепенно успокаивает. Она ткнула куда-то в окончание кишок птицы и прокомментировала:
– Задняя кишка укорочена и открывается в клоаку.
Булыгин громко заржал.
– Что смешного? – рассердилась учительница.
Булыгин заткнулся и пожалел, что не сдержал эмоций.
– Иди к доске. Повтори то, что я сейчас сказала!
Булыгин обреченно потащился к голубю. Повертел в руках указку и неуверенно начал:
– Мозги.
– Не мозги, а головной мозг! – поправила Светлана Генриховна.
– Зоб. Сердце. Печень, – Булыгин тыкал указкой в картинку, – желудок, кишки. И эта… Как ее… Да как же…. Какава!
Светлана Генриховна по инерции нахмурилась от неверного ответа, но тут же заливисто расхохоталась. Класс лежал на партах от смеха.
С трудом успокоившись, Светлана Генриховна поправила Булыгина:
– Не какава, Рома, а клоака. Запомни.
«Да, это в жизни сильно пригодится, – отметила про себя Юлька. – Кстати, почему его так редко называют по имени? Ромка».
Потом был немецкий. Юлька старательно переводила текст про пионеров-тельмановцев. Мерзостно-веселый Шрайбикус фоткал ее с угла страницы учебника.
Шестого урока у восьмого класса не было. Как будто нарочно выделили Юльке время попереживать о предстоящем расстреле. Одноклассники свалили домой.
Юлька уже привыкла бродить по школе в одиночестве. Была какая-то особая прелесть в этих пустых коридорах, в приглушенных голосах учителей, доносящихся из кабинетов. Можно было неторопливо разглядывать весьма неплохие картины местного художника Алексанникова, развешанные по стенам. Особенно любила Юлька картину с летней ночью. Основное пространство на ней занимала река. Посредине был небольшой остров с высокой колокольней, вокруг которой лепились домики со светящимися окошками. Над этим благодатным покоем висел чистый ясный месяц.
В кабинете у Галины Еремеевны вдруг взревел проигрыватель:
Меж высоких хлебов затерялося
Небогатое наше село.
Горе горькое по свету шлялося
И на нас невзначай набрело.
Юлька подтащила к дверям кабинета банкетку, достала из сумки клубок, спицы и «Модише машен», немецкий журнал по вязанию. Осталось довязать один рукав, и кофта будет готова.
Галина Еремеевна задушевно рассказывала какому-то классу о лирике Некрасова, время от времени включая песни на его стихи. Они удивительно гармонично накладывались на Юлькины переживания. Она вязала и слушала:
Что ты жадно глядишь на дорогу
В стороне от веселых подруг?
Знать, забило сердечко тревогу –
Все лицо твое вспыхнуло вдруг.
С первого этажа донесся голос Сергея Сергеича. Юлька спрятала вязание в сумку, отбуксировала банкетку на место и стала прогуливаться по фойе с равнодушно-независимым видом. Сергей Сергеич поднимался по лестнице. С ним шел кто-то еще. Они негромко разговаривали. Юлька уловила обрывки беседы:
– …На дискотеке… у Сашки день рождения…. До вечера…
Пара минут шепота и тихого смеха.
Из лестничного пролета показалась голова Ларисы Леонтьевны. Юлька спряталась за большой куст китайской розы. Сергей Сергеич ушел вниз, а довольная Ириска, на ходу поправляя блузку, прошла мимо Юльки в организаторскую. В фойе снова стало тихо. Юлька вышла из укрытия.
Галина Еремееевна под занавес включила самую веселую песню.
«Знакомый какой-то наигрыш… Что, и это тоже Некрасов написал?!» – Юлька прислушалась, оглянулась по сторонам – никого. Поставила сумку к стене, развела руки в стороны и пошла, приплясывая и размахивая воображаемым платочком:
Располным-полна моя коробушка,
Есть и ситец, и парча!
Пожалей душа моя, зазнобушка,
Молодецкого плеча.
У Юльки дрожали губы, картины Алексанникова расплывались в мокрых глазах, но
