пылу борьбы за эмансипацию, гуманистический мотив до такой степени сливался с утилитарным, что трудно было отличить, где кончался один и начинался другой. Там, где у борцов эмансипации не хватало уверенности в фактическом упразднении еврейства как нации, властный голос повелевал: так следует говорить, ибо иначе мы не добьемся гражданского равноправия. Тут была налицо несомненная «pia fraus», благонамеренный обман или самообман. Не родилась еще в умах та идея, что и безгосударственная и даже нетерриториальная нация может требовать для себя полноты гражданских прав наряду с определенными национально-культурными правами. В первой половине XIX века национальный вопрос в политической истории Европы еще не стал на очередь; он выдвинулся во второй половине века, после ряда освободительных национальных движений, последовавших за 1848 годом.
На время могло казаться, что XIX век действительно положил резкую грань в еврейской истории; казалось, что древняя нация, которая восемнадцать веков отстаивала свое существование против всех бурь всемирной истории, не устояла против шквала XIX века, поддалась, отреклась от себя, низвела себя до степени религиозной секты, дроби которой входят в состав других наций. Казалось, что «bona fides» одних и «pia fraus» других в декларациях национального самоотречения, а чаще микстура из обоих этих элементов приняты на веру народами, что культурный кризис, совершившийся на западе, неминуемо совершится и на востоке Европы. Но тут произошел кризис кризиса. Вторая реакция, породившая антисемитизм в последние десятилетия XIX века, остановила начавшийся процесс национального распада. Антисемиты всех народов сказали евреям, достигшим эмансипации путем национального самоотречения: мы не верим вашему отречению; вы остаетесь чуждыми нам, несмотря на старания ваши ассимилироваться с нами; вы не только иноверцы, но и инородцы. В то же время трагическая судьба российского еврейства вернула национальное сознание многим, его утратившим.
После культурного перелома эпохи Мендельсона и французской революции пути западного и восточного еврейства разошлись. Былая гегемония германско-польских евреев, основанная на гражданской и национальной обособленности, раздвоилась: германские евреи отвергли старую основу и пошли по пути европейского просвещения и ассимиляции; польские же евреи, ставшие тем временем российскими и австрийскими, сохранили свою самобытность и туго поддавались новым, культурным влияниям. Веяния с Запада, проникая на Восток, пролагали и здесь пути к просвещению, к ассимиляции, к эмансипационной борьбе с ее испытанной тактикой замаскирования еврейской национальности (период 1860— 1880 гг.), но не успел еще этот культурный кризис проникнуть в глубокие слои еврейских народных масс, как началась российская реакция 1880-х годов с ее средневековыми гонениями и погромными ужасами. Удары посыпались на восточное ядро еврейства в такой момент, когда, с одной стороны, в толще его еще не иссяк старый запас национальной энергии, а с другой — на интеллигентных верхах накопилось известное количество политической и социальной энергии, толкавшей к борьбе за свободу. Сочетание этих элементов создало здесь более сложные, чем на Западе, формы борьбы: параллельно пошли два движения — национально-освободительное и социально-революционное, часто переплетавшиеся в различных комбинациях.
Новое движение, возникшее на грани XIX и XX веков, разветвилось в трех направлениях: одно пошло в сторону территориального выделения еврейства или его части из мировой диаспоры для реорганизации на автономных началах (сионизм, территориализм); другое направление, считая такой идеал неосуществимым в размерах, могущих изменить жизнь всей нации, стремилось к социальному и национально-культурному обновлению еврейской диаспоры путем одновременной борьбы за гражданские и национальные права в каждой стране (автономисты, сторонники идеи еврейских национальных меньшинств); третье направление совмещало в разных степенях национальный и социалистический принципы (еврейские социалистические партии). Сторонники всех этих направлений сходились в общем принципе, что своего равноправия и диаспоре евреи всех стран должны добиваться, как части еврейской нации, а не как частицы чужих национальных организмов. Эти стремления вылились в определенные политические лозунги в момент русской революции 1905 года, когда большинством еврейских политических партий борьба за эмансипацию велась под национальным флагом. Если бы фатальные условия тогдашней русской действительности не нанесли удара всему освободительному движению, оно уже тогда привело бы к «третьей эмансипации» — российской, предоставленной не евреям в русской национальной маске, а миллионам русских граждан еврейской национальности. Но судьбе угодно было отодвинуть момент этой третьей эмансипации до русской февраль-мартовской революции 1917 года, все завоевания которой погибли вскоре среди ужасов гражданской войны в разрушенной России.
Мы указали на закономерность исторических явлений в период времени между французской революцией 1789 года и мировой войною, начавшейся в 1914 году. Эта война положила глубокую грань и в истории мирового еврейства. То, что было пережито нашим народом во время этой четырехлетней войны, затем в годы революции и долгой гражданской войны в России, наконец в возрождающемся палестинском центре, с одной стороны, и разрушаемом ныне германском центре с другой, — все это составит предмет особого обзора в конце настоящего цикла новейшей истории.
Эпоха первой эмансипации 1789-1815
ГЛАВА I. ЭМАНСИПАЦИЯ ЕВРЕЕВ ВО ФРАНЦИИ ВО ВРЕМЯ РЕВОЛЮЦИИ И ИМПЕРИИ
§ 13. Борьба за равноправие на почве Декларации прав
В ту историческую весну 1789 года, когда в Париже собрались Генеральные Штаты Франции, превратившиеся вскоре в Учредительное Национальное собрание, французские евреи сознавали, что поднявшаяся освободительная волна может и их поднять со дна бесправия. Отстраненные от гражданской жизни, еврейские массы не могли участвовать в общественном движении, предшествовавшем созыву народных представителей, не могли избирать депутатов и выражать свои пожелания в данных им «наказах» (cahiers). Только группа натурализованных сефардов в Бордо принимала участие в выборах, и одному из ее выборщиков (Давиду Градису) не хватило лишь нескольких голосов, чтобы попасть в депутаты. Но ашкеназы Эльзаса и Лотарингии по-своему готовились к борьбе за право. Борьба здесь вызывалась и необходимостью самозащиты, ибо во многих округах этого района еврейской оседлости избиратели-христиане из первых двух сословий давали своим депутатам юдофобские наказы. Духовенство епархий Кольмара и Шлетштадта выразило желание, чтобы «в каждой еврейской семье разрешалось жениться только старшему сыну, во избежание чрезмерного размножения этого племени»; местное дворянство высказалось, что само существование евреев есть «общественное бедствие». Город Страсбург настаивал на своей старинной «привилегии»: не допускать евреев в свои пределы. Юдофобские тенденции высших сословий часто проводились и в наказах депутатам третьего сословия. Если в Париже и некоторых культурных центрах (Мец) депутатам предлагали «принимать во внимание положение евреев» и отстаивать их равноправие, то в большей части Эльзаса и третье сословие довивалось ограничения роста еврейского населения, стеснения его промыслов, особенно кредитного, и упразднения автономных еврейских общин.
Против этих стремлений
