является полная ассимиляция еврейства.
Аббату Мори возразил Робеспьер, тогда еще не выступавший в первых рядах деятелей революции. «О евреях, — заметил он в своей короткой речи, — вам тут рассказали вещи, до крайности преувеличенные и часто противоречащие истории. Недостатки евреев проистекают из состояния унижения, в которое вы их погрузили. Они станут хорошими, когда увидят, что выгодно быть таковыми... Я думаю, что нельзя отнимать ни у кого из индивидов этого класса тех священных прав, которые дает им звание человека. Это вопрос общий, и его следует решить согласно принципу».
Робеспьер снова поставил еврейский вопрос на почву общих принципов Декларации прав. Такая постановка была невыгодна противникам евреев, к числу которых принадлежал и епископ Лафар из Нанси. Единомышленник аббата Мори и юдофоба Ревбеля, нансийский епископ не мог, однако, по своему сану прибегать к их полемическим приемам. Его речь была сдобрена елеем служителя церкви. «Евреи, — говорил он, — претерпели много обид, которые следует загладить. Необходимо уничтожить законы, которые законодатель установил, забывая, что евреи люди, и люди несчастные. Необходимо дать им покровительство, безопасность, свободу. Но следует ли впустить в семью племя (tribu), ей чуждое, непрестанно обращающее свои взоры к общей своей родине, стремящееся покинуть землю, которая теперь его носит?.. Чтобы быть справедливым, я должен сказать, что евреи оказали большие услуги Лотарингии и преимущественно городу Нанси; но бывают вынужденные положения: мой наказ (депутатский) велит мне воестать против предложения, которое вам сделано. Интерес самих евреев этого требует. Для народа они предмет ужаса; в Эльзасе они постоянно являются жертвами народных движений. Четыре месяца тому назад хотели в Нанси разграбить их дома. Я отправился на место восстания и спросил: что вы имеете против евреев? И вот одни мне заявили, что евреи скупают хлеб; другие жаловались, что они слишком размножаются, покупают красивейшие дома и вскоре завладеют всем городом. Один из мятежников прибавил: «Да, владыко, если мы вас лишимся, то мы еще, пожалуй, увидим еврея в сане нашего епископа: так ловко они захватывают все». Декрет, который предоставил бы евреям права граждан, может вызвать большое возмущение... Я предлагаю: образовать комитет и возложить на него пересмотр всего законодательства, относящегося к евреям».
По поводу угрозы Ревбеля и епископа Лафара, что провозглашение равноправия евреев вызовет против них погром, в парижской прессе («Le Patriote fran^ais от 24 декабря) было сделано меткое замечание: «Странно, что ссылаются на одну несправедливость с целью доказать необходимость совершить другую. Неужели закон должен быть постоянным соучастником изуверства и бессмысленных предрассудков?» На эту точку зрения стал в своем возражении нансийскому епископу депутат Дюпор (Duport), один из влиятельнейших вождей либеральной партии, которому впоследствии суждено было завершить дело еврейской эмансипации. Закон, говорил он, есть воплощение строгой справедливости, и если обычаи и нравы противоречат справедливости, то закон должен их к ней склонить, ибо «в конце концов нравы сойдутся с законом». Ради компромисса Дюпор предложил общую формулу закона: «Ни один француз не может быть лишаем прав активного гражданства иначе, как по причинам, указанным в декретах Национального собрания». Но эта неопределенная формула была отклонена большинством пяти голосов (408 против 403).
Когда на другой день (24 декабря) дебаты возобновились, герцог де Брольи (Broglie) внес примирительное предложение: принять формулу Дюпора с оговоркой, что решение данного вопроса по отношению к евреям отсрочивается на другое время. За это предложение ухватились обе партии: правые надеялись отсрочкой оттянуть «опасность равноправия», и Ревбель тут же высказал это со свойственной ему циничной откровенностью; либералы же, боясь из-за еврейского вопроса рискнуть всей формулой Дюпора, касавшейся главным образом протестантов, согласились на отсрочку. Даже Мирабо присоединился к предложению об отсрочке до той причине, что «вопрос недостаточно выяснен». Трибун Национального собрания думал, что отсрочка будет непродолжительна и что дело права и свободы скоро восторжествует; он не предвидел, что он умрет, не дождавшись эмансипации евреев... Решение Национального собрания гласило, что некатолики получают активное и пассивное избирательное право и права государственной службы наравне с католиками, «причем не вводится ничего нового по отношению к евреям, о положении которых собрание предоставляет себе высказаться впоследствии».
В шуме прений было упущено одно весьма важное обстоятельство. Отсрочив решение вопроса об «активном гражданстве» евреев, т.е. о предоставлении им политических прав, Национальное собрание вместе с тем отодвинуло и решение вопроса об элементарных гражданских правах евреев, против которых не спорила и умеренно-правая оппозиция. Аббат Мори и епископ Лафар соглашались, что евреям закон должен «покровительствовать, как людям» и что многое в старом репрессивном законодательстве о них следует отменить, а между тем вотум палаты гласил: «не вводится ничего нового (sans entendre rien innover) по отношению к евреям», т. е. оставлял их в прежнем состоянии личного бесправия. Дважды, таким образом, палата отложила решение еврейского вопроса: 23 августа, при вотировании пункта Декларации прав, касающегося свободы совести, и 24 декабря, при обсуждении условий активного гражданства.
§ 15. Сепаратизм сефардов и признание их равноправия
Решение 24 декабря повергло евреев в уныние. Увлеченные первыми идеальными порывами революции, они верили, что еврейский вопрос будет очень скоро разрешен Национальным собранием в духе гуманных начал Декларации прав человека и гражданина, а между тем им пришлось убедиться, что Декларация может существовать без признания за евреем прав не только «гражданина», но и «человека». Им пришлось услышать, в стенах великого трибунала свободы, голоса религиозной и национальной вражды, голоса «черных», заглушившие голос поборников эмансипации. Это был моральный удар всему еврейству во Франции. Так поняли дело национально настроенные «немецкие» или эльзас-лотарингские евреи, это угнетенное большинство французского еврейства. Иначе отнеслось к делу привилегированное меньшинство — бордоские сефарды, готовившиеся стать «французами Моисеева закона». Они оценили новое поражение не с национальной, а с групповой точки зрения. Они давно привыкли считать себя аристократией еврейства; они пользовались правами натурализованных в Южной Франции и, следовательно, правами «пассивного гражданства»; они уже были фактически близки к получению «активного гражданства» во время выборов в Генеральные Штаты (§ 13) — и вдруг их, привилегированных, смешали в резолюции об отсрочке еврейского вопроса с «несчастными немецкими евреями, лишенными даже элементарных прав гражданства и дорожащими своей народной обособленностью»! Огорченные не судьбою более страдающих братьев, а только умалением своей групповой чести, сефарды совершили постыдный акт отречения от национальной солидарности[18].
Как только была обнародована резолюция 24 декабря, бордоские евреи обратились к Национальному собранию с протестующей петицией (31 декабря 1789 г.). Они напомнили собранию, что поселившиеся на юге Франции евреи «португальского происхождения»
