способ положить им конец, пресечет соучастие депутатов Думы в сплетнях. Надежды императора в отношении Родзянко не оправдались, скорее председатель Думы невольно дал импульс вымыслам. Он, право, в этом деле действовал не лучшим образом. Как вспоминает Коковцов, получив повеление царя, Родзянко растрезвонил по всему городу, что государь оказал ему высокое доверие, призвав встать на защиту чести, доброго имени государыни и т. д.
Он привлек к делу Гучкова и еще одного октябриста — Н. П. Шубинского, и втроем они составили уже как бы комиссию, начали свое расследование, опрос свидетелей, сбор дополнительных документов, словом, стали изучать дело и составлять всеподданнейший доклад. «Комиссия», созданная Родзянко, дела не поправила, а его доклад лишь усилил раздражение императора. Действия правительства были более результативны. Министру внутренних дел удалось найти и изъять подлинники августейших писем. Теперь, спустя столетие, перечитывая письма Александры Федоровны, поражаешься тому, насколько была неосторожна в выборе слов мистически увлеченная царица, поистине обезумевшая от горя, страданий, боли за неизлечимо больного сына, терявшая в изливании благодарности «спасителю» и свой ум, и свою незаурядную силу воли. Коковцов, ознакомившись с подлинниками писем, свидетельствует: «Содержание письма императрицы, в особенности некоторые выражения его, вроде врезавшейся мне в память фразы: „Мне кажется, что моя голова склоняется, слушая тебя, и я чувствую прикосновение к себе твоей руки“, конечно, могли дать повод к самым непозволительным умозаключениям <…> сказалась вся ее любовь к больному сыну, все ее стремление найти в вере в чудеса последнее средство спасти его жизнь»2. Наверное, это одно из самых выверенных определений всей этой истории. Немногие тысячи темных глаз, читавших эти «апокрифичные» копии, как определял их Коковцов, не обладали всей полнотой информации. Удар, нанесенный Гучковым публикацией писем, обладал страшной разящей силой. Через несколько лет, уже в войну, эта история пересказывалась в окопах, обсуждалась, множилась в солдатских письмах. Император, Верховный главнокомандующий, ставший Георгиевским кавалером, стал объектом насмешек: «Царь с Георгием, царица с Григорием!» — язвили солдатские языки.
Заполучив «апокрифичные» письма, Макаров испросил высочайшую аудиенцию и вручил документы Николаю II. Николай II, как рассказывает Коковцов, был в этот день в отличном настроении, но, выслушав всю историю этих писем, побледнел, вынул письма из конверта и, взглянув на почерк императрицы, сказал: «Да, это не поддельное письмо», открыл ящик стола и резким, совершенно непривычным ему жестом швырнул туда конверт.
Вскоре Макаров был смещен с поста министра внутренних дел. Не случайно Коковцов советовал ему передать письма непосредственно из рук в руки самой императрице, чтобы избежать вторжения в сферу интимных отношений. Но через год в отставку «ушли» и премьера, и он был убежден, что главная причина — это месть императрицы за «старца»3. Черная тень всей этой истории с письмами легла на последний год деятельности Третьей Думы и кабинета Коковцова.
Рассмотрение бюджета на 1912 г. в думской комиссии, вспоминает В. Н. Коковцов, шло особенно мирно и гладко, почти без разногласий; разъяснения по отдельным сметам давал лично министр (он же предсовмина), в чем комиссия не без основания усматривала знак особого уважения и внимания к ее работе. Доклад комиссии был внесен на общее пленарное заседание без всяких разногласий с правительством как по доходам, так и расходам, и поскольку активное сальдо возросло до 800 млн рублей, то выводы были более благоприятные, нежели в прошлые годы. И министр финансов в объяснительной записке к проекту росписи, и председатель бюджетной комиссии октябрист М. М. Алексеенко особое внимание уделили итогам пятилетия (1907–1912) и не скупились на чрезвычайно отрадные сопоставления. Словом, речь Коковцова в Думе прошла в совершенно благожелательной обстановке, и все обещало очень мирное обсуждение бюджета. Но на второй день, 1 марта, неожиданно кадеты атаковали не столько саму роспись, сколько ее автора. Нападение открыл Н. Н. Кутлер (бывший товарищ министра). Он, по выражению Коковцова, нагромоздил «массу несообразностей и даже прямого вздора, и министру пришлось разъяснить всю бессмыслицу его критики». Затем выступил «постоянный оппонент» министра кадет А. И. Шингарев, который в четырехчасовой речи дал «беспощадную критику» всего, что дала работа Думы и правительства за пять лет их совместной работы по бюджету. Не утруждая себя цифрами, Шингарев завершил речь прямым обвинением думского большинства в соучастии правительству, в потворстве всем его антинародным действиям; имея в виду скорые выборы в новую Думу, Шингарев патетически восклицал, что народные избранники скоро предстанут перед избирателями без всяких достижений — «как пассажиры без багажа».
Коковцов с цифрами в руках без труда опроверг обвинения Шингарева и сошел с трибуны под оглушительные аплодисменты.
До полной победы было, однако, далеко, предстояло добиться одобрения полумиллиардного кредита на строительство еще четырех линкоров для Балтфлота; это была «малая морская программа». Вновь обострились дискуссии на тему, какой флот, какие базы и где они нужны России и зачем строить линкоры для «маркизовой лужи» (так называется восточная часть Финского залива и Кронштадта). Император перед отъездом на отдых в Ливадию принял Коковцова и повелел провести морскую программу через Думу и Госсовет, добавив: «Это дело так близко моему сердцу, что я заранее одобряю все, что вы придумаете, чтобы провести его в Думе». Он сказал также, что постарается подольше побыть в Крыму, ибо здесь, в столице, он «просто задыхается в атмосфере сплетен, выдумок и злобы». Что его «глубоко возмущает поведение Думы», в особенности отвратительная речь Гучкова по смете Священного синода (то есть разоблачение распутинщины). Император просил довести «до этих господ» выражение его высочайшего недовольствия. Недовольство Думой побудило государя отказать Родзянко в аудиенции перед отъездом и на его просьбе о приеме начертать резкий отзыв о председателе Думы.
Предсовмина, прочитав отзыв царя «об отвратительных речах этих господ», был, по собственным его словам, просто ошеломлен и понял, что «конфликт с Думой принимает печальную и вредную для государя форму и что на мне лежит обязанность отвратить его всеми доступными мне способами».
Во время очередного всеподданнейшего доклада Коковцов заявил императору, что нецелесообразно конфликтовать с Родзянко накануне обсуждения вопроса о кредитах на флот, Родзянко, наоборот, следует обласкать и он проведет кредиты и примчится с докладом о своем успехе; следует обласкать и председателя комиссии по бюджету, а «рассчитаться с кем следует можно будет попозже». Император согласился с этими доводами: «Вы правы, лучше не дразнить этих господ. Я найду другой случай сказать им то, что думаю об их выходках, и мне было бы особенно обидно сыграть в руку противников морской программы». В тот же день вечером Родзянко
