-Остался, - вздохнул Федор, обнимая брата, стирая капли дождя с его лица. «Остался, Степушка.
Пойдем, - он осторожно поднял мужчину. Тот спросил: «А где Лея? Где дети? Ханеле, Моше?»
-Там, - Федор указал в конец площади. Степан недоуменно посмотрел туда и тихо проговорил: «Но
ведь…они взрослые, Федя. Что случилось? - он оглянулся.
-Пойдем, - повторил Федор. «Мы тебе дома все расскажем, Степушка».
-Лея, - крикнул брат. Пошатываясь, вырвавшись из рук Федора, он бросился в конец площади.
«Лея, любовь моя, что с тобой?»
Он, даже не видя детей, опустился на колени рядом с женщиной. «Какая она красивая, - подумал
Степан. «Я ведь не знаю, можно ее трогать или нет…да какая разница, ей плохо. Когда жена
болеет, то мужу разрешено за ней ухаживать. Любовь моя…- он нежно взял в руки лицо Леи. Жена,
зашевелившись, едва слышно, сказала: «Авраам…милый мой…ты жив».
-Жив, - он наклонился и прижался щекой к ее щеке. «Счастье мое, тебе больно?»
Лея всхлипнула и шепнула: «Немного,…но это пройдет. Побудь со мной, Авраам».
Ханеле посмотрела на мужчину и женщину, что держали друг друга в объятьях: «Она, кажется,
ногу сломала. Но все будет хорошо».
-А? - Моше не закончил и замялся. Ханеле взглянула на разгорающийся рассвет, на бледнеющие
звезды, на чистые, вымытые дождем камни площади и повторила: «Теперь все будет хорошо».
Она улыбнулась: «Сейчас дядя Аарон сюда придет. На молитву».
-На стенах твоих, Иерусалим, Я поставил сторожей, которые не будут умолкать ни днем, ни ночью,
- вспомнила Ханеле. Взяв брата за руку, женщина услышала его голос: «И будешь венцом славы в
руке Господа и царскою диадемою на длани Бога твоего. Что это, Ханеле?»
Солнце поднималось над Стеной - нежное, ласковое солнце раннего утра, солнце в сияющем
венце, в окружении яркого, призрачного света. Ханеле тихо ответила: «Это рассвет, Моше.
Пойдемте, - она указала на отца и мачеху, - им надо вернуться домой».
-Вот эту стену надо будет снести, рав Эрлих, - Степан оглядывал двор своего бывшего дома, - и все.
Здесь места, - он указал на трехэтажное здание, - еще на сотню учеников хватит. Люди-то, - Степан
внезапно улыбнулся, - едут к нам, сами знаете. И ехать будут.
-Рав Судаков, - новый глава ешивы помялся, - может быть, все-таки, хоть детям преподавать
станете…
Утреннее солнце заливало каменные плиты двора, играло в золотисто-рыжей, с проседью бороде.
Степан засунул руки в карманы простой, черной капоты, и покачал головой: «Нет, рав Эрлих, если
можно - я буду приходить, учиться, и все». Он помолчал: «Сын меня к себе в артель берет,
каменщиком. Так что увидимся, - он рассмеялся, - я этой стеной заниматься буду».
-Внук ваш, - Эрлих все смотрел на него, искоса, - очень способный мальчик. Рав Горовиц его
хорошо подготовил». Эрлих указал рукой на пристройку: «Рав Аарон уже там, на своем обычном
месте. Вы же свиток Торы решили синагоге подарить, он его и начал писать».
-Вот и славно, - Степан посмотрел на голубое, жаркое небо и почувствовал, что краснеет. «Надо к
нему пойти, к Аарону, - твердо сказал себе он. «Прямо сейчас и пойдешь, не откладывай».
-Завтра на молитве увидимся, - он подал руку Эрлиху и направился к пристройке.
Тот покачал головой, глядя на широкую, крепкую спину. «Пришел, - подумал Эрлих, - потянувшись
за своей трубкой, - пожертвовал дом свой ешиве, деньги, свиток Торы новый..., Сказал, что неправ
был, велел всех, кого из общины изгнали - обратно принять. И сам к жене первой вернулся,
выздоровела же она. Правильно, - раввин чиркнул кресалом, - как сказано: «Берегите дух ваш, и
никто не поступай вероломно против жены юности своей».
Эрлих еще раз оглядел здание и пробормотал: «Теперь можно не тесниться, всем места хватит. До
праздников эту стену снесут, а на Суккот мы здесь на двести человек шалаш поставим».
Он еще покурил, наслаждаясь жарким солнцем, слушая размеренный гул детских голосов, что
доносился из открытых окон ешивы. Потом, выбив трубку, улыбаясь, рав Эрлих пошел заниматься
дальше.
Аарон посмотрел на чистый, белый, с чуть заметной желтизной лист пергамента, что лежал перед
ним. На его рабочем столе все было так, как будто и не прошло шести лет - самодельные чернила
в оловянных пузырьках, остро заточенные перья. Наверху, на полках, стояли старые, потрепанные
книги.
Он вспомнил свой ласковый голос: «Хорошо, Шломо. Видишь, сюда мы будем наматывать свиток
Торы. У тебя отлично получается».
Бергер вдохнул запах свежего дерева, и полюбовался свой работой: «Рав Горовиц, а вы будете
меня учить? Не сейчас, - юноша покраснел, - мне восемнадцать всего, я хочу сначала на ноги
встать, ремеслом заняться…, Потом, попозже».
Аарон сдул древесную стружку с верстака и взял метлу: «Отчего бы и нет? Ты ходи в ешиву, ходи. С
Моше в паре занимайтесь, вечером, раз вы оба рабочие люди. А писцом, - Аарон отчего-то
улыбнулся, - ты еще станешь, время есть. Моше тоже - не только строитель, но и резник».
-Дедушка, господин Бергер, - раздался с порога звонкий голос старшей внучки, - мы на стол
накрыли!
-Раз накрыли, - Аарон подмигнул юноше, - пойдем руки мыть.
Аарон повертел в руках перо. Внучки сначала были тихие, но, осмелев, наполнили дом щебетом и
улыбками. Батшева учила их шить, готовить, молилась с ними: «За три года я к вам так привыкну,
милые мои, что и уезжать не захочется». Пришел их дядя - с рынка, за ним тянулась цепочка
нагруженных мулов. Теперь у девчонок были новые платья - светлые, голубые, и зеленые. Они
напоминали Аарону тех ярких птичек, что когда-то он видел в джунглях.
Малка отдыхала. Она, сначала хотела встать, помочь по дому, но Аарон твердо сказал: «Сами
разберемся». Дочь лежала с двойняшками, кормя их, обнимая. Отец, принося ей на подносе еду,
видел, как возвращается румянец на ее лицо, как ее темные, испуганные глаза становятся
спокойными, ласковыми.
А потом она спустилась в сад. Поставив рядом корзинку с двойняшками, глядя на гранатовое
дерево, Малка тихо сказала: «Спасибо тебе, папа. Я оправлюсь, обязательно. Ты прости, что так…-
дочь замялась. Аарон, обняв ее, шепнул: «Маленькие к следующей весне пойдут, и тогда тебе
легче будет, милая. И не надо извиняться, - мы же твоя семья». Девочки устроились вокруг матери.
Аарон, вернувшись в мастерскую, слушая ее мягкий голос, - она рассказывала дочкам что-то из
Торы, понял: «Они об отце и не вспоминают. Может, и хорошо, что так. Да и вообще - нельзя с
разведенной женой видеться».
Элишева, когда осматривала девочек, сказала, что свекор ее пока снял комнату, где-то в подвале, и
каждый день приходит к ним - посидеть с женой, поиграть с внуками.
-У госпожи Судаковой щиколотка сломана, - Элишева вздохнула, - однако мой наставник, врач
местный, говорит, что перелом несложный, скоро срастется». Она погладила по голове маленькую
Динале, и ловко ее одела: «Все у тебя хорошо, милая».
Когда девочки убежали, женщина села за чай с Аароном и Батшевой: «Они у вас здоровенькие,
дядя Аарон. Просто подкормить их надо, вот и все».
Батшева помешала сахар в стакане и робко спросила: «А Малка? Она спит все время…»
-Пусть спит, - светло-голубые глаза Элишевы погрустнели. «Не надо ее сейчас тревожить». Потом
Элишева поднялась в комнату к Малке. Присев на кровать, она ласково покачала колыбель с
двойняшками: «Пожалуйста, только не вздумай вставать. Ни сейчас, ни на праздники. Тебе надо
отдохнуть».
Малка испуганно ответила: «Но как же, госпожа Судакова…, Ведь надо готовить…»
-Госпожа Судакова, - усмехнулась Элишева, - это свекровь моя, а я еще не доросла. Да и ровесницы
мы с тобой. Все равно, Новый Год мы вместе справлять будем. Нас трое, женщин, приготовим, все
что надо». Она задумалась: «Тебе я на Хануку разрешу к очагу подойти, и не раньше, - Элишева
погрозила ей тонким, белым пальцем и Малка робко улыбнулась.
Двойняшки заплакали. Элишева, подала их матери: «Вы у нас покрепче стали. Разные они у тебя».
«Двора темненькая, - ласково ответила Малка, - а Нехама рыжая». Она стала кормить, а Элишева
незаметно вздохнула, глядя на худые плечи девушки: «Совсем замученная. Разве так можно -
каждый год по ребенку? Хотя, конечно, он тогда не в себе был, какой с него спрос?»
Элишева забрала заснувших девочек: «А потом ты у нас расцветешь, и замуж выйдешь! Тебе же
двадцать два всего, милая».
Малки побледнела. Отвернувшись к стене, натягивая на себе одеяло, девушка помотала головой:
«Больше никогда, никогда я не выйду замуж. Даже говорить об этом не хочу. И кому я нужна, у
меня семеро на руках».
Девушка едва слышно заплакала. Элишева еще долго сидела, держа ее за руку, шепча что-то
ласковое, тихое.
Аарон вздрогнул и опустил перо - дверь скрипнула.
