когда Макаров не только не уволил Белецкого, но даже назначил его директором Департамента полиции, а Харузина приблизил к себе, поручив ему заведовать всем делом по подготовке выборов в Государственную думу.
С разрешением этого критического вопроса наступила сравнительно спокойная пора. Пришлось спешить доканчивать бюджет на 1912 год и закончить массу текущих дел по Совету министров, накопившихся за время летнего затишья и отсутствия председателя в Петербурге. Город был пуст, членов Государственного совета и Думы почти не было налицо, и работа имела характер совершенно спокойный и будничный, перемежающийся с довольно бесцельными и многочисленными беседами с постепенно возвращавшимися из поездок и отпусков министрами и наезжавшими в большем, чем обычно, количестве провинциальными деятелями.
Из этого общего серого тона выделилась только резко враждебная позиция, сразу же занятая по отношению ко мне газетою «Новое время». Уже в номере от 10 сентября появилась телеграмма, посланная из Киева 9-го, в день похорон П. А. Столыпина, А. И. Гучковым, в которой отражалось выражение его личного взгляда на современное положение России и высказывалось, что «Россия попала в болото, вытащить [ее] из которого, конечно, не под силу В. Н. Коковцову».
Вскоре же появилась статья Меньшикова с резким выпадом против меня за покровительство евреев, повторившая заметку «Киевлянина», что на выстрел Багрова я ответил защитою «киевских жидов».
Гучков также вернулся в Петербург, но ко мне не показывался и уже гораздо позже, около 10 декабря, написал мне письмо с просьбою принять его, а все время до этого до меня доходили только упорные слухи о том, что в редакции «Нового времени», к совету которой Гучков принадлежал, велись собеседования о походе против меня. Несмотря на это, меня посетили от этой газеты два лица: Михаил Суворин и правая рука редакции, типичный приказчик неважного магазина, — Мазаев.
Беседа наша протекала совершенно дружелюбно, хотя я и указал им обоим, что не знаю основания их враждебного отношения ко мне и хотел бы выяснить, что именно им особенно не нравится и на какой почве могло бы последовать сближение со мною. Ответа я никакого не получил, если не считать совершенно бессвязного лепета того и другого, ссылки на невозможность для руководителей редакции следить за статьями отдельных сотрудников и откровенного заявления об отсутствии солидарности и дисциплины среди их сотрудников. Характерны были, между прочим, слова Суворина по поводу Меньшикова: «С этим господином никакого сладу нет; он и нас каждый день ругает, так что мы просто стараемся не показываться ему на глаза».
На несколько дней после этих визитов газета как-то замолчала, а потом возобновила те же нападки, намеки, булавочные уколы или самое сухое упоминание о том, что было сделано, без всяких комментариев. Долгое время я так и не понимал, в чем заключается причина столь недружелюбного ко мне отношения, и лишь много времени спустя мне разъяснили мои прегрешения. Их оказалось два.
Во-первых, я не сделал первым визита братьям Сувориным — Михаилу и Борису, и даже не поехал к ним после посещения меня Михаилом. Во-вторых, они знали мое отрицательное отношение к системе всякого рода льгот за счет средств казны и были уверены, что за ними трудно обращаться ко мне, как нет надежды и на мое воздействие на частные банки в смысле выдачи ссуд, как было сделано после меня.
Как только выяснилось назначение Макарова министром внутренних дел, Крыжановский, вызванный мною из-за границы и управлявший министерством, заявил мне, что он с Макаровым вместе служить не может, так как их отношения за время их совместной службы на должностях товарищей министра были очень натянуты, и просил меня устроить его судьбу «хотя бы назначением в Сенат», если не представится другой возможности.
Желая устранить на первых порах ведомственные трения и зная Крыжановского за человека очень ловкого, способного, могущего при известных условиях принести большую пользу, я уговорил председателя Государственного совета Акимова взять его в государственные секретари, и тем самым достигнуть двойную цель — дать видное назначение человеку, далеко не заурядному, и предупредить всякие посторонние влияния на случайное и притом нежелательное назначение в государственные секретари какого-нибудь неожиданного фаворита.
Зная отношение государя к Крыжановскому, я написал совершенно откровенный доклад, получил согласие Акимова на представление указа о назначении Крыжановского к подписи, и очень быстро, менее чем через неделю, получил этот указ подписанным.
Часть пятая
На посту председателя Совета министров
Октябрь 1911 года
Глава I
Приезд в Ялту и Ливадию. — Новые назначения в Государственный совет. — Беседа с императрицей Александрой Федоровной. — Возвращение в Петербург. — Вопрос о денежной поддержке политических партий. — Финляндский вопрос. Законопроект об участии финляндской казны в военных расходах и о равенстве в Финляндии финских и русских граждан. — Моя успешная защита этих законопроектов в Думе. — Запрос о борьбе с недородом. — Вопрос о выкупе в казну Варшаво-Венской железной дороги
1 октября вечером я выехал в мою первую поездку в Крым в звании председателя Совета министров. Мой медовый месяц начинался очень благоприятно, и первые дни пребывания в Крыму окрашивали все самым благодушным настроением.
Мой приезд в Ялту и Ливадию был сплошным триумфом. Не успевшие еще наскучить однообразием ялтинской жизни придворные наперерыв оказывали мне всякое внимание. Государь встретил меня 4 октября необыкновенно милостиво, сказал с первых же слов, что чрезвычайно рад моему приезду, показал мне весь свой новый дворец, в котором он впервые поселился в этом году, и продержал на докладе более 2 часов, одобрил и утвердил решительно все мои предположения, не исключая целой серии новых членов Государственного совета, о которых мне удалось достигнуть соглашение с Акимовым, что было не так легко потому, что в списке было несколько кандидатов Столыпина, которых мне хотелось провести по уважению к его памяти (например, С. И. Гербель) и выраженному им предсмертному желанию. Были и мои кандидаты — Поливанов и Тимашев, и все это были лица мало приемлемые для Акимова, который всегда хотел проводить в Государственный совет под флагом крайних правых убеждений, с чем трудно было примириться. Да и по существу нелегко было проводить подходящих людей в
