приходит рыжий нагловатый водитель
автобазы с требованием бутылки за то, что утром до дежурства он перевёз начальника караула с
домашним скарбом к его восьмидесятилетней матери. Оказывается, «мешок» Тараножкина
развязался прямо дома – начкара отделали жена и сын. Тараножкину после этого предательского
визита шофёра остаётся лишь опять же горестно покачать головой.
– Да уж, ребята, жизнь прожить – это вам не поле пешком прошагать, – умудрёно заключает он
своё вынужденное признание.
– И не с кедра упасть, – в тон ему добавляет Коржов.
Вечером Роман, как обычно, уходит в спальное помещение с книгой, но туда тут же заявляется
и горестный Тараножкин.
– Читаешь, – грустно вздохнув, замечает он то, чего нельзя не заметить, – Горького, наверное.
Роман читает всё того же Эсхила, но, чтобы не объясняться, кивает головой.
219
– Наверное, «Хождение по страданиям», – снова предполагает Тараножкин. – Вот тоже пожил
человек… Всю свою жизнь пешком прошёл… Потому и фамилия была у него – Пешкоов. А
«Горький» – это же так, партийная кличка…
Понятно, что душа Траножкина страдает, но Роману в этот момент интереснее Эсхил. Закрыв
книгу, он изображает внимание, не зная как отделаться от начальника, как вдруг минут через пять
взрывается звонок тревоги, и у Тараножкина отнимается язык. Увидев его вытаращенные глаза,
Роман тут же вспоминает, что именно об этом-то караульном и ходит слава как о самом
выдающемся паникере части. И теперь это подтверждается вполне, хотя вызов совсем пустячный
– горит высоковольтный столб.
Однако ж тревога есть тревога. Машина мчится на место возгорания. Коржов честь по чести
подгоняет её к столбу, Роман цепляет рукав. Тараножкин трясущимися руками хватается за ствол.
– Включай! – командует он Коржову, но тот лишь стоит и, насмешливо покачивая головой,
смотрит на начальника.
И тут-то Роман, ещё не остывший от муштровки Каргинского, тоже всё понимает.
– А если провода под напряжением? – напоминает он Тараножкину.
– Что же делать? – в полной растерянности бормочет тот, опустив руки под светящимся, как
факел, столбом.
– Разрешить этому столбу самостоятельно под наблюдением пожарных догореть, –
подсказывает Коржов. – Теперь его всё равно менять надо.
– Нет, не успеем, – ничего не слыша, безнадёжно продолжает начальник.
– Куда не успеем?
– Потушить не успеем… Сгорит столб. Совсем сгорит. . Государственное добро…
– Бедный государственный столб! – восклицает Коржов. – Нашей стране его будет так не
хватать! Ну, и хрен с ним, пусть себе сгорит! Это его дело.
– Ну ладно! – принимает вдруг решение Тараножкин, на мгновение превратившись в твёрдого
мужчину. – Была – ни была! Сделаем так: вы молодые и вам ещё жить да жить… Отойдите
подальше. А я уж, можно сказать, отжил своё: у меня и дети, и внуки есть. Убьет, так небольшая
потеря…
– Скучно им станет без тебя, – замечает Коржов, зевнув и потрогав бородавку на тупом
подбородке, – совсем некого дубасить станет. .
Однако Тараножкин, успев уже растрогаться от расставания с этим неласковым миром,
промокает жёсткой рукавицей мгновенно набежавшую слезу. Роман отбирает у него рукав с
брандспойтом – не дай Бог, Коржов возьмёт да включит воду.
– Вы чего это? – говорит Митя, появившийся откуда-то со стороны, – заливайте огонь. Я от
соседей позвонил на подстанцию. Линию обесточили… Видите, свет везде погас?
Что ж, вот теперь-то начальнику можно предоставить почётное право собственноручно спасти
государственное добро.
Поздно вечером, прихлебывая чай за столом в пожарной части, Тараножкин печально изрекает
такую фразу, которая, наверняка, прославит его надолго:
– Знаете, ребята, а ведь я сегодня мог и погибнуть…
– Да ты-то ещё ладно, – прощает ему такую возможность Коржов, – но ты же мог погубить и
кого-нибудь из путных людей, кто рядом стоял… А вообще-то, я даже удивляюсь: тебе ведь уже
скоро на пенсию. Как же ты до сих пор ещё живой? Как ты умудрился не отдать свою жизнь за
какой-нибудь штакетник, трактор или столб? Читали же вон в газетах про одного придурка, который
из-за трактора погиб. Ему вроде бы даже звание героя присвоили посмертно. А вот интересно –
тебе за столб тоже могли бы героя дать? Или нет? Ну, если б дали, так знаешь как гордились бы
мы тобой, дураком!
– А-а, – отчаянно машет караульный, – никаких идеалов и принципов у вас нет! Я действовал
так, как нас учат партия и правительство!
– Ну, Тараножкин, – почти стонет Коржов, – я сам дурак, многих дураков видел, но таких, как ты,
пока ни разу.
Дежурство Тараножкина оказывается отмеченным ещё и тем, что как раз в эту ночь из отряда
приезжает комиссия, возглавляемая самим «отрядным» Березиным. Комиссию ждали давно. Она
должна серьёзно перетрясти часть и, возможно, кого-нибудь уволить. Со станции комиссия
отправляется в гостиницу, а Березин приходит в часть. Отрядный – подтянутый, жилистый мужик с
крепкой рукой, чего не стесняется подчеркнуть жёстким, сухим рукопожатием. У телефона как раз
дежурит Роман, и Березин, удовлетворённый его бодрым, не сонным видом, уже ищет место,
чтобы прилечь, но тут нелёгкая поднимает и выносит из спального помещения Тараножкина. Чуть
не свалившись в обморок от явления такого чина, да ещё ночью, он сходу принимается жаловаться
на всевозможные непорядки в части, сплетничать, о чём только можно, рассказывает и о вечернем
пожаре, где он едва не погиб. Все дела Березина намечены с утра, он клюёт носом, намекает о
переносе беседы, но Тараножкина несёт, как по волнам бурной Ледяной.
– Фёдорович! – наконец не так обходительно, как Березин, обрывает его Роман. – Хватит тебе!
220
Закругляйся!
Тараножкин, очнувшись, видит глаза Березина, грустные от тоски его слушать и красные от
желания спать, и лишь теперь смолкает. Отрядный освобождено поднимается, и они оба уходят в
спальное помещение. Молчание для Тараножкина невыносимо и чем-то неловко. Укладываясь на
матрас, обшитый дерматином, он вздыхает и, показывая начальнику своё покорное присутствие в
углу, с треском чешет голову – мол, здесь я, всё равно рядом с вами.
Проверка начинается с самого утра. Перед лицом комиссии каждому требуется не только
ответить на теоретические вопросы, но и, укладываясь в норматив, надеть робу, связать
спасательную верёвку, установить трехступенчатую лестницу и влезть по ней.
Проверку подытоживает собрание, на которое сходятся бойцы всех караулов и женщины-
инструкторы. Говорит в основном Березин, указывая на слабую работу начальника части Прокопия
Андреевича Белугина, потому что из всех пожарных в нормативы уложились только Каргинский (от
дочери он вернулся как раз в разгар проверки) да новенький, Роман Мерцалов. Всех удивляет, что
о Прокопе заявляется слишком открыто, без всякой заботы о его авторитете. Похоже, над его
головой сгущаются тучи.
* * *
Спустя неделю, когда проверка уже оказывается забытой, Березин приезжает вновь. Вместе с
ним на собрание
