ласковое, тихое.
Аарон вздрогнул и опустил перо - дверь скрипнула.
-Рав Горовиц, - услышал он знакомый голос, - можно с вами поговорить?
-Похудел, - понял Аарон, оборачиваясь. «Сейчас он такой, как тридцать лет назад, я же помню его.
Только седина в бороде, и на висках, раньше ее не было».
-Я ненадолго, - сказал Степан, все еще стоя на пороге. «Не хочу вас от работы отрывать».
-Он же не виноват, - Аарон вспомнил тихий голос Ханеле. Женщина сидела в саду дома Судаковых.
Девочки возились с маленькой Ханой, Лея, вязала, устроившись в кресле, положив на табурет ногу
в лубке.
-Он не виноват, дядя Аарон, - повторила Ханеле и он подумал: «Поверить не могу, мы ведь когда-
то женаты были. Для вида, конечно, но все равно. Интересно, а за кого она там, в Польше, замуж
вышла? Да и вышла ли? - он посмотрел на спокойную улыбку женщины.
-Я понимаю, - Аарон вздохнул и понизил голос. «Я о таком слышал, конечно, но не думал, что оно
и вправду бывает».
-Бывает, - мрачно отозвалась Ханеле и взглянула на мачеху. Та спокойно щелкала медными
спицами.
-Она никогда, ничего не скажет, - поняла Ханеле. «О том дне, когда шел дождь,…Она оставила нас
у дедушки дома, и пошла к отцу. Был еще священник, дядя Теодор сказал, что он отец Пьетро. Он
испугал нас, я помню. А потом папа нас забрал, и он уже был не такой. Я тогда была маленькая, но
все равно увидела это. Да какая разница, как демон в него пробрался, - Ханеле посмотрела на
смеющуюся дочь, - главное - все это закончилось».
-Все равно, - Аарон помолчал, - девочки пока о нем не вспоминают. А там, - он повел рукой, -
посмотрим, как оно сложится.
Они с равом Судаковым медленно шли по узкой, тихой улице. Степан, наконец, собрался с духом:
«Рав Горовиц…, Во-первых, я очень, очень перед вами виноват. Перед вами, перед вашей семьей.
Я прошу прощения, и, если хотите, повторю это в синагоге, прилюдно».
Аарон помотал полуседой головой и смешливо ответил: «Да зачем, рав Судаков? Сами знаете, что
вы словно больной были. Такие люди, по закону, за свои поступки не отвечают».
-Я хочу ответить, - упрямо продолжил Степан. «Я дом ешиве отдал, а деньги, что были у меня - это
для вас, рав Горовиц». Он остановился и покраснел: «То есть для них. Для девочек. Возьмите,
пожалуйста».
Аарон помолчал и кивнул: «Возьму, рав Судаков. Пойдемте, - он посмотрел на полуденное солнце,
- минху помолимся, а потом к работе возвращаться надо. Вы сегодня в ешиву придете, вечером? -
спросил Аарон, когда они свернули к синагоге Ари.
-Конечно, - удивился Степан. «И сегодня, и каждый день. Я думал, с сыном вместе учиться…»
-Ваш Моше пусть с Бергером в паре будет, - Аарон оглядел беленые стены синагоги и взял
молитвенник. «Они юноши молодые оба, так удобней. Мы можем вместе заниматься. Нам с вами
уже шестой десяток идет, нам торопиться некуда - Степан увидел смех в темных, обрамленных
морщинками глазах, и тихо сказал: «Спасибо вам».
Аарон обернулся. Он, удовлетворенно, пробормотал: «Давно я в миньяне не молился». Рав
Горовиц начал, - чистым, красивым, высоким голосом: «Счастливы пребывающие в доме Твоем,
вновь и вновь будут они прославлять Тебя».
Холщовые, легкие занавеси были задернуты, комнату золотило низкое, уже вечернее солнце.
Элишева, что лежала растрепанной, непокрытой головой на плече у мужа, потянулась и зевнула:
«Встать надо».
-Это еще зачем? - Моше улыбнулся и закинул сильные руки за голову. «Сказано же, сон в Шабат,
это удовольствие. Вот и мы и спим, и будем спать».
-Будем, - протянула Элишева, опустив руку вниз. «Все собираемся, и все никак не заснем». Она
шепнула что-то мужу на ухо.
Тот погладил мягкий, теплый, белый живот и рассмеялся: «То-то мама мне жаловалась, тебе дурно
было, может, носишь ты?»
Элишева хихикнула и легко устроилась сверху. «Это меня Ханеле попросила, - она наклонилась и
стала целовать мужа, - если мама Лея ее задерживать будет, сделать вид, что мне плохо».
Женщина все улыбалась: «Так-то мне хорошо, милый. На Хануку нашу девочку увидим».
-Ханеле сказала, что дочка будет?- Моше прижал ее к себе. От жены пахло розами. Элишева
только кивнула. «Ты, будто сад, - закрыв глаза, чувствуя ее ласковые губы, проговорил Моше. «Вся
цветешь, любовь моя».
-Девочка, - потом, отдышавшись, заметила Элишева, - девочка у нас той ночью получилась, что ты
меня повел участок смотреть. Помнишь?
Моше увидел перед собой томную, теплую ночь конца весны. Прошел один из последних дождей,
земля была еще рыхлой, влажной. Стены города возвышались вдалеке. Он, рассматривая
крупные, чистые звезды в черном небе, услышал шепот жены: «Иди сюда».
Ее волосы, выбивавшиеся из-под платка, чуть шевелил ветер. Элишева стояла - маленькая, гибкая,
не доходившая ему и до плеча. Моше, опустившись на колени, вдыхая запах земли, обняв ее за
талию, велел: «Прямо здесь».
Она только рассмеялась, скользнув в его руки, сорвав платок, и откинула голову назад. Темные
волосы хлынули вниз, по стройной спине. Элишева застонала, и он еще успел подумать: «Так и
надо, да. Наши дети, наша страна. Так и будет».
-Осенью я туда саженцы уже привезу, - Моше ласково поцеловал жену в лоб, - после Суккота
дожди пойдут, мы скоро той пустыни и не узнаем. Тем более дядя Теодор, когда с озера, вернется,
до своего отъезда там колодец сделает, он обещал».
Элишева приподнялась на локте. Прислушавшись, она блаженно сказала: «Тихо-то как! Исаак
играть пошел, Ханеле с маленькой у Горовицей...»
-На то и Шабат, - Моше вдруг, обеспокоенно, спросил: «А мама где?»
-Тоже гулять пошла, - Элишева натянула на них легкое одеяло. «Врач же сказал - хоть с палкой, но
ей надо ногу разрабатывать. Так что пусть дома не сидит».
Моше внезапно помрачнел и заметил: «Я отцу предлагал с нами жить. Дом большой, места
много..., Зачем ему в подвале тесниться? Однако он пока отказывается. Говорит, неудобно перед
тобой, передо мной...»
-Он вернется, - твердо ответила ему жена. «Увидишь, Моше. Он все-таки твой отец. И внук его
здесь».
-Внуки, - рассмеялся мужчина. Перевернув жену на бок, Моше сомкнул руки на ее животе. Они так
и заснули, прижимаясь, друг к другу, в тихом сиянии субботнего вечера, спокойно, размеренно
дыша.
Маленькая Хана бойко ковыляла вслед за Диной по зеленой траве сада Горовицей. «Остальные
девчонки спят все, - Батшева сидела, откинувшись на резную спинку скамейки. «И Малка спит».
-Вот и правильно, - Ханеле искоса взглянула на девушку и напомнила себе: «Только хорошее». Она
видела почти такую же лужайку - с ухоженной травой, видела вырытую могилу и серые, низкие
северные тучи. «Выстрелы, - услышала Ханеле. «Кровь, много крови. Господи, бедная Батшева».
Она смотрела на дядю Теодора и слышала тоскливый, горький женский плач. «Лед, - думала
Ханеле. «Лед и снег. Зима, ветер. И опять кровь, так много крови..., Петля, виселица...- она
помотала головой и заставила себя не думать об остальных. О том дне, когда будут слышны
разрывы ядер и свист пуль, когда бесконечный дождь будет заливать равнину, и лошади будут
тонуть в непролазной грязи. «И ему не надо ничего говорить, - твердо велела себе Ханеле. «Все
равно, он не один умрет, а с близкими людьми вокруг. Но меня он больше не увидит. Ни меня, ни
дочки своей, ни сына. Бедный мой».
-Ханеле, - робко спросила Батшева, прервав молчание, - Ханеле, а правда, что....
-У тебя будет два мальчика, - улыбнулась та. Встав со скамейки, Ханеле подхватила девочек на
руки: «Пойдемте, сходим в одно местечко. Мне кажется, уже пора. Ты на стол накрывай, - велела
она Батшеве, - папа твой на третью трапезу в синагоге останется, а мы здесь поедим».
Ханеле зашла в дом. Возясь с девчонками, она услышала ласковый голос Аарона: «Тфилин тебе
сделал. Ты же с ними молишься, я знаю, как дочери Раши».
Ханеле приняла бархатный мешочек и кивнула: «Да. Спасибо вам, дядя Аарон, - она погладила
серебряные пластинки, мягкие ремни черной кожи, - очень хорошие».
Аарон послушал звук молотка, что доносился из мастерской, - Бергер мастерил себе стол, - и
спросил: «Ты не хочешь в Иерусалиме остаться?»
Ханеле покачала на коленях заснувшую дочь и вздохнула: «Нет, дядя Аарон. После праздников
уеду. Отец ее, - она погладила Хану по черным кудрям, - в Европе. Он, хоть и редко ее видеть
может, но все равно, не след дитя от него увозить. Да и мне, сами знаете, - женщина помолчала, -
одной легче».
Аарон посмотрел на жемчужную, нежную кожу ее щеки. Серые глаза были полузакрыты, на
высоком вороте глухого, скромного платья лежала нитка бус. Она чуть покачивала ногой в
изящной, тонкого сафьяна туфле.
