– Во время исповеди пьян был, и мирянке персты ввёл в лоно, а сам целовал её в шею, на том был пойман мужем и братьями его, так как мирянка стонала.
– Мерзость какая, это он в храме учинил?
– В храме, монсеньор, а мирянка при том беременна была, и то с ним не первый случай, за год до того, ещё одну мирянку, незамужнюю, к блуду склонил, хорошо, что мирянка молода ещё была, пришлось отцу ее из казны прихода денег давать.
– Вот пусть он и едет в чумную яму. Сгинет – туда ему и дорога, а не сгинет, скажи, что оставим, отлучать не будем, и без клейма обойдётся. А ты пиши головорезу, чтобы не гнал его, чтобы принял. Пусть идут судьбу свою пытают.
– Монсеньор..,– начал приор, он был не согласен с решением архиепископа.
– Хватит, – оборвал его тот,– докучаешь, ступай.
Канцлер его высокопреосвященства молча поклонился и пошёл прочь.
На заре все уже покинули комнату. Кавалер один остался, нежился в перинах ожидая Ёгана с водой и чистой одеждой. Он слушал, как за стеной пела Хильда, наверное, волосы чесала, и ей тихонько подпевала Агнес.
Как на кухне повар ругает поварёнка, как стучит коваль в конюшне малым молотком, перековывает коня. Как перекликаются бабы на улице собираясь идти в церковь на утреннюю службу. А он ждал вкусного завтрака, и мог бы почувствовать себя счастливым, но у него не шло из головы дело. Он всё чаще и чаще думал он нём. Он думал о чумном городе. Он не давал ему покоя. Ёган принёс воды и одежду, прежде, чем он ушёл, кавалер сказал:
– Позови Агнес.
Сам стал мыться. Девочка пришла тут же, поклонилась, села на кровать, сидела молчала, ждала, пока кавалер заговорит. А тот расплёскивал воду, умывался и тоже не спешил говорить. Наконец стал вытираться, взял одежду, и только надев штаны произнёс:
– Я скоро уеду.
– Я знаю. Все знают.
– Все знают? – Удивился Волков.– И что говорят?
– Говорят, что в чуму поедете.
Он вздохнул, после того как солдаты Литбарски отказались, вряд ли это был для кого-то секрет. И продолжил:
– Вы с Брунхильдой останьтесь здесь.
– Я знаю.
– Поживёте тут, пока не вернусь. Денег вам оставлю, но не много, тебе оставлю, ты не трать и Хильде не давай.
– Я работу поищу, мне много денег не оставляйте.
– Пока не ищи, вернусь, сам тебе найду.
– А вы не вернётесь,– сказала девочка спокойно, и даже не глядя на него, она теребила красную ленту.
– Что? – Как будто не расслышал Волков.– Что ты сказала?
– Вы не вернётесь,– также спокойно продолжала Агнес,– и все кто с вами пойдёт тоже сгинут.
– В шаре видала?
– Да, стекло показало.
– И что ж там ты видела?
– Меня и Хильду трактирщик на улицу гонит, а Хильда плачет. На улице дождь со снегом, холодно. А у нас одежды нет тёплой, и денег нет. А пекарь её бросил.
– А, может, я ещё жив? – предположил кавалер.
– Может и живы. Стекло того не показало. Показало, как по улице идём с Хильдой, а снег под ногами мокрый. А Хильда плачет, вас вспоминает. Ругает.
– Ты ж говорила, что до старости я доживу. Ты в шаре видела.
– Может и доживёте, я видела такое,– она кивнула,– так то раньше было, что теперь будет, я не знаю, знаю только, что поп к вам придёт сейчас.
– Что за поп ещё?– Спросил Волков.
– Дурной поп, не берите его с собой. Меня возьмите, если я с вами буду, то тогда и вернётесь вы.
Она первый раз за весь разговор взглянула на него:
– Без меня пропадёте вы там.
– Забудь,– кавалер даже чуть посмеялся,– не поедешь ты в чумной город, ишь, хитрюга, придумал: Сгину, значит, без неё.– Он наклонился к ней,– Я ваши бабьи хитрости насквозь вижу. Не дури меня.
А девочка смотрела на него без тени улыбки на лице:
– Сгинете, не знаю как, но пропадёте там без вести.
Он хотел ответить ей было, хотел что-то строгое сказать, да не успел, дверь отворилась, и показался Ёган и произнёс:
– Господин, вас какой-то поп, желает видеть.
– Что ещё за поп?– Удивился Волков.
– Да так себе поп, драный какой-то,– отвечал Ёган.
Он взглянул на Агнес, а та даже не смотрела в его сторону, продолжала теребить ленту, как будто всё это её не касалось. Сидела на кровати холодная, бесстрастная, бледна, неприятная.
Её мышиное лицо было абсолютно спокойно, она была уверена, что кавалеру некуда деваться, он возьмёт её с собой, а тот видел её уверенность, и в нём просыпалось его родное, столько раз ставившее его на край гибели, упрямство.
– Тут останешься, – твёрдо сказал он тоном, не допускающим возражений,– будешь ждать меня. Ребёнка, да ещё и бабу в мор не возьму. Молиться за меня будешь тут.
– Да как так-то?– воскликнула Агнес возмущённо, от её спокойствия не осталось и следа.– Я ж…
– В покои свои иди.– Всё тем же тоном закончил кавалер.
Волков развернул роскошный свиток с алой лентой и сургучной печатью, стал читать. Читал – удивлялся. Поглядывал на отца Симеона. Ёган, как всегда точно, нашёл ему описание. Поп действительно имел вид то ли недавно битого, то ли собаками драного человека. Ссадины и синяки были уже стары, а вот сам священник был не стар, и на вид крепок, а сутана его была многократно штопана и оттого крива. Кавалер дочитал письмо до конца, и по привычке своей начал читать сначала. Отец Симеон терпеливо ждал. Наконец, кавалер отложил свиток и спросил отца Симеона:
– Знаешь куда я иду?
Он решил говорить ему «ты», чтобы у попа не было никаких сомнений кто тут будет главный.
–В Фёренбург, – смиренно говорил поп,– спасать мощи.
– Там чума.
– То всем известно.
– Что ты такого натворил, что тебя со мной отправляют? – Кавалер усмехнулся.– Доброго попа со мной бы не отправили.
– Тяжки грехи мои, и в смирении несу я кару свою. Велено с рыцарем Фолькофом в мор идти – пойду в мор, велено будет в огонь идти – пойду в огонь. На всё воля Божья. Сделаю, как велели.
– Кто тебе велел? И что тебе велели?– Спросил Волков, который, помня слова Агнес не очень-то был рад этому человеку.
– Велел мне к вам явиться прелат отец Иеремия. Он же велел вселять в сердца людей ваших огонь Божеский.– Отвечал отец Симеон, не добавляя к тому, что и канцлер отец Родерик, тоже дал ему наставления. И о тех наставлениях кавалеру знать не должно было.
– И что это за прелат, зачем ему это? – продолжал интересоваться кавалер.
– Он глава капитула дисциплинариев, отец, известный чистотой нравов и силой веры. Патриарх и пример всем живущим. – Со смирением говорил поп, закатывая глаза в потолок.
«Мошенник,– сделал о попе вывод Волков,– прислали, чтобы следить. Боятся, что много себе возьму, коли дело удастся, а коли не удастся, и сгинем там, то такого попа и не жалко будет. Права была Агнес, гнать бы его, да на письме подпись самого архиепископа стоит, да с печатью. Попробуй погони».
– Если монсеньор архиепископ просит тебя взять – возьму, когда выходим – не знаю, людей ещё нет у меня. Жить будешь на конюшне, в покоях места тебе нет, столоваться со всеми будешь.
– Многого мне не нужно,– смиренно говорил поп,– поницентию, епитимью возложил на меня прелат, хлеб и вода для удержания души в теле, и не более.
«Ну да, такую морду и плечи на хлебе и воде ты не отъел бы, пожрать, либо, не дурак»,– думал кавалер разглядывая попа. Потом сказал, – Ступай, найди брата Ипполита, помогать ему будешь.
Отец Симеон поклонился и пошёл искать брата Ипполита.
Пока кавалер говорил с попом, Рудермаер и Пилески ждали своей очереди. Они пришли просить денег на уборку участка и покупку материалов. Кавалер позвал Сыча:
– Вот этот рыжий, Яков Рудермаер,– сказал Волков,– мастер оружейник.
– Знаю его, экселенц, пару раз уже за столом сидели,– кивал Фриц Ламме по кличке Сыч.
– Просит денег на очистку моего участка и покупку материала.
– Да, – сказал Рудермаер,– мне нужны брёвна, брус, тёс, скобы и гвозди. И ещё нужны будут деньги на рытьё колодца, за стеной река, думаю, рыть много не придётся, отдадим за колодец не больше двух монет, итого на всё нужно десять талеров.
