и всех философов, его интересует субъект как таковой, объект как таковой и отношения между ними… Первоначальный, движущийся, бесформенный или недифференцированный мир должен быть приведен в состояние покоя и наделен стабильной формой… Философы всегда давали один и тот же ответ на данный вопрос, утверждая наличие единства, стоящего за меняющимися гранями и формами. Первобытные философы здесь единодушны со своими европейскими и азиатскими братьями»5.
Теперь мне кажется, что любая наука, которая берет на вооружение только или даже в первую очередь вульгарную, «жесткую» интерпретацию символов, неизбежно будет вынуждена исследовать в основном местные различия и вариации, в то время как противоположная сторона обнаружит, что конечные пункты всех отсылок немногочисленны и имеют всеобщий характер. Антропологи в общем и целом (или по крайней мере те, кто принадлежит к нынешней американской разновидности), как известно, люди преимущественно «жесткого» типа (мне рассказывали о распространенной среди гаитян присказке: «Когда приезжает антрополог, боги уходят!»). Символам, рожденным первобытной мыслью, они, как правило, дают редукционистские истолкования и находят отсылки только к местным атрибутам. Ниже будет предложена альтернативная точка зрения.
Образ и его значение
Первая проблема, с которой сталкивается тот, кто хочет иметь дело с метафизическими понятиями, заключается в том, чтобы провести различие между символами, и тем, к чему они отсылают, – между тем, что мы могли бы назвать «носителем» и «смыслом». Например, три-четыре примера «метафизических понятий», перечисленных Францем Боасом в главе «Универсальность культурных черт», вовсе не являются метафизическими понятиями: это просто образы, символы, носители, которые мыслитель «жесткого» типа может интерпретировать физически, как отсылки отнюдь не к какому-либо метафизическому построению, а к фактам, царствам или землям, очень нам знакомым. Но ведь термин «метафизический» не относится ни к месту, ни ко времени, ни к вещи, ни к факту, ни даже к тем чудесным вещества, из которых состоят наши сны. К примеру, «Вера в страну душ умерших, расположенную на западе и путь к которой лежит через реку»6: само по себе это не метафизическое понятие, хотя ему можно дать метафизическое прочтение. Нельзя также назвать метафизической «идею о множественности миров: один или несколько простерты над нами, другие – под нами, центральный же – дом человека; верхний или нижний – дом богов и счастливых душ; другой – дом несчастных»7.
Но не в этих образах в конечном счете дело, если речь идет о метафизике. Они часто служат только носителем метафизического высказывания, и часть нашей проблемы, конечно, состоит в том, чтобы собрать, сравнить и классифицировать их. Но мы упустим суть, если будем рассматривать их в том виде, в каком они нам даны. Ведь один и тот же образ способен означать нечто различное в разных контекстах и для разных умов. Более того, стоит образу исчезнуть, и исчезнет его референция, скрывшись за другим образом. Занимаясь межкультурными сравнениями, мы также не можем с уверенностью предположить, что различия между носителями необходимо влекут за собой и различия смыслов.
Поэтому давайте рассмотрим небольшую серию мифологических образов, взятых из нескольких культур, приняв, что они могут оказаться носителями одного метафизического смысла.
Образы многоликости и его «причина»
Натали Кёртис в «Книге индейцев», вышедшей в далеком 1907 году, привела замечательный миф о происхождении мира. Ей его поведал престарелый вождь племени народа пима по имени Парящий Ястреб:
В начале была только тьма – всюду тьма и вода. И тьма сгущалась местами, то смыкаясь, то расходясь, пока, наконец, из одного из мест, где сгустилась тьма, не вышел человек. Этот человек бродил во тьме, пока не начал думать; тогда он понял себя и то, что он человек; он понял, что он здесь для какой-то цели.
Он поднес руку к сердцу и достал большую палку. С помощью этой палки он шел в темноте, а когда уставал, то опирался на нее. Затем он сделал для себя маленьких муравьев; он вывел их из своего тела и посадил на палку. Все, что он делал, он черпал из своего тела, как и палку он достал из своего сердца. Из смолы этой палки муравьи сделали шар.
Тогда человек снял шар с палки и положил его в темноте себе под ногу, а когда встал на шар, то покатал его под ногой и запел:
«Я создал мир, и вот!Мир готов.Так я создаю мир, и вот!Мир готов».
Так он пел, называя себя создателем мира. Он пел медленно, и все это время шар увеличивался по мере того, как он катил его, и в конце его песни, глядите-ка, появился мир. Тогда он запел быстрее:
«Пускай, пускай, пускай,Пускай, пускай, идет!»
Так был создан мир, и вот человек достал из себя камень и разделил его на маленькие кусочки. Из них он сделал звезды и пустил их по небу, чтобы они освещали тьму. Но звезды были недостаточно яркими.
Тогда он сделал Тау-мик, Млечный путь. Но и Тау-мик не был достаточно ярким. Тогда он создал луну. Все это он сделал из камней, извлеченных из самого себя. Но даже луна не была достаточно яркой. Тогда он стал думать, что же ему делать дальше. Он не мог взять от себя ничего, что могло бы осветить тьму.
Тогда он задумался. И он достал из себя две большие чаши, наполнил одну водой и накрыл ее другой. Он сидел и смотрел на чаши, и пока он смотрел, он желал, чтобы то, чего он желал, стало явью. И случилось так, как он пожелал. Вода в чаше превратилась в солнце и засияла лучами сквозь трещины в месте прикосновения чаш.
Когда солнце было сотворено, человек поднял верхнюю чашу, достал солнце и бросил его на восток. Но солнце не коснулось земли; оно осталось в небе, куда он его бросил, и не сдвинулось с места. Затем он точно так же бросил солнце на север, на запад и на юг. Но каждый раз оно оставалось на небе неподвижным, потому что никогда не касалось земли. Тогда он снова бросил его на восток, и на этот раз оно коснулось земли, подпрыгнуло и стало подниматься вверх. С тех пор солнце никогда не переставало двигаться. За день оно обходит вокруг света, но каждое утро ему приходится заново подпрыгивать на востоке8.
Читая эту историю, нельзя не вспомнить о столь популярном в Старом Свете мифе о великане, из чьего тела создается мир. И до скончания веков он пребывает во всех вещах. Вот, что читаем в Брихадараянька-упанишаде:
Вначале [все] это было лишь Атманом в виде пуруши. Он оглянулся вокруг и не увидел никого кроме себя. И прежде всего он произнес: «Я есмь». Так возникло имя «Я» Поэтому и поныне тот, кто спрошен, отвечает сначала:
