механизмов общества, соблазнов и опасностей мифов, обычных надежд на прибыль и награду. Он по-настоящему свободен (мукти), освобожден при жизни (дживан мукти); он – спокойный супермен, кажущийся существом из другого мира меж нас с нашими «детсадовскими» представлениями о жизни.
Несомненно, идея второго рождения характерна и для христианства, его символизирует крещение. «Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие. <…> рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух» (Ин. 3:5, 3:6). Трудно найти более ясное изложение идеи двух лон: лона животного и лона очищенного человека.
Однако в рамках христианской традиции всегда существовала тенденция придавать анафеме прямые намеки на второе рождение, и в результате идея перерождения, как выхода за рамки мифологии, была сокрыта. Тогда как на Востоке – в Индии, Тибете, Китае, Японии, Индокитае и Индонезии – подразумевается, что каждый в своем последнем воплощении должен выйти из лона мифа, переступить последний порог и встать одесную богов. В иудео-христианской и мусульманской традициях Бог – Отец, рядом с которым никто не смеет находиться. Возможно, в результате этого мы видим разницу между мужественной и инфантильной набожностью Востока и Запада соответственно. В земле дважды рожденных человек в конечном итоге становится выше бога, в то время как на Западе даже святой обязан оставаться внутри церкви, а второй раз родиться можно только для церкви, а не из нее. Историческим результатом этого стало разрушение в XV веке второго лона христианской церкви.
Едва ли есть необходимость приводить примеры мотива перерождения, которых существует огромное количество в философиях и религиозных ритуалах по всему миру. Философия неоплатоников и даосов, греческие мистерии, мифы и ритуалы Финикии, Месопотамии и Египта, а также германцев, кельтов и майя подтверждают мои слова. Это если не вспоминать культы и ритуалы первобытных людей. «Жизнь и смерть, – как пишет Рохейм, – суть основа всех ритуалов инициации»42.
В племени Кераки из Новой Гвинеи важную роль в обрядах инициации играют турндуны (ритуальные музыкальные инструменты). Представим такую картину: мальчики сидят, старики закрывают их глаза ладонями, раздаются звуки турндуна. Мальчики думают, что слышат голос их божественного предка крокодила; звук приближается, как будто бы чудовище подходит ближе, чтобы проглотить их, и когда звук раздается прямо над ухом, старики открывают мальчикам глаза43. Так они неожиданно узнают, откуда доносился звук, который с самого детства они считали чудовищным голосом божества.
Такие неожиданные просветления характерны для всех ритуалов инициации. То, что вселяло страх в детей, становится символической принадлежностью мира взрослых. Тем не менее в результате символы не воспринимаются как обман; напротив, те, кто трубят в турндуны, получают подношения в виде пищи44. Они – божества, хранители Пути жизни. «При сотворении мира, – рассказывал знахарь народа пауни, живущего на территории Канзаса и Небраски, – было решено, что должны существовать меньшие силы. Тирауатиус, могущественная сила, не мог приблизиться к человеку, не мог быть виден или ощутим им, поэтому были разрешены меньшие силы. Они должны были стать посредниками между человеком и Тирауа»45. Примерами таких сил и являются мифологическая подоплека и «реквизит» для обрядов перехода. Они наполнены силой предвечного истока и конца всякого существования.
Тот факт, что в захоронениях мустьерской эпохи (средний палеолит) находят орудия и кости животных, доказывает, что представления о жизни после смерти существовали 50 000 лет до н. э. В более поздних захоронениях времен верхнего палеолита трупы лежат в позе эмбриона – это подтверждает существование уже тогда идеи второго рождения. И, наконец, изображение танцующего знахаря в маске в ориньякской пещере Труа-Фрер (Арьеж, Франция) говорит о том, что 15 000 лет назад должны были существовать посвященные, осознающие силу и значение символов. Возможно, было бы слишком смело предполагать, что в каком-либо первобытном обществе могли существовать педагоги или мистагоги, чье прочтение идеи о перерождении было бы равноценно, скажем, индуистскому, но, тем не менее, нельзя отрицать, что в первобытных мифологиях и обрядах мы находим образ солнца-двери, сталкивающихся скал, смерти и воскресения, Воплощения, священного брака и искупления отца, используемых не бессистемно, а в тех же отношениях, что и в мифах высших культур46. Вот, что писал Кумарасвами:
Фактическое единство фольклора представляет на массовом уровне именно то, что ортодоксальность элиты представляет в относительно образованной среде. Отношения между народной и ученой метафизикой, кроме того, аналогичны и частично идентичны отношениям между малыми и большими мистериями. В значительной мере обе они используют одни и те же символы, которые в одном случае воспринимаются более буквально, а в другом – как притчи: например, «великаны» и «герои» народной легенды – это титаны и боги более ученой мифологии, гигантские сапоги героя соответствуют шагам Аани или Будды, а «мальчик-с-пальчик» – не кто иной, как Сын Божий, которого Майстер Экхарт описывает как «малого, но столь могучего». Пока передается фольклорный материал, до тех пор существует почва, на которой может быть возведена надстройка полноценного понимания посвящения47.
В любой культуре, имеет ли человек возможность родиться заново или должен оставаться духовным эмбрионом, миф является особым лоном человечества, испытанной временем матрицей, в рамках которой вызревает изначально неполноценное существо. В то же время миф защищает растущее неподготовленное эго от либидо и снабжает его необходимой пищей. Мифология способствует гармоничному интуитивно-инстинктивному, а также рациональному онтогенезу, и на протяжении всего существования вида морфология этого своеобразного духовного органа Homo sapiens не менее постоянна, чем морфология хорошо известного, легко узнаваемого человеческого тела.
Тревога за нерожденных
Как из физиологического лона можно не родиться из-за сращения, порока развития и т. п., так рождению из лона мифологии могут помешать неврозы и психозы. В результате после 5000 лет систематического разобщения и отказа чувствовать органом особого мифологического восприятия, сегодня мы получаем всех этих несчастных молодых людей, для которых жизнь является проблемой. Мифология вводит либидо в эго-синтонные каналы, в то время как невроз (обратимся еще раз к Рохейму) «отрывает индивидуальность от его собратьев и сохраняет связи только со своим инфантильными образами»48. Психоанализ и современное искусство делают попытку возродить поэта в качестве провидца и мистагога (Джойс уже набросал черновик) и восстановить биологически необходимый духовный орган. Например, Блейк, Гёте и Эмерсон в его необходимости не сомневались. Морфология этого органа останется неизменной, но во всем остальном он должен соответствовать новому миру, веку машин, и обществу, страдающему от мук рождения для мифа.
Примечания
1 Pedro Simon F. Noticias historiales de las conquistas de Tierra Firme en las Indias Occidentales. Cuenca, 1627; Lord Kingsborough. Antiquities of Mexico. London: R. Havell, 1830–1848. Vol. VIII. P. 263–264.
2 Bastian A. Ethnische Elementargedanken in der Lehre vom Menschen. Berlin: Weidmannsche Buchhandlung, 1895. P. ix.
3 Bastian A. Das Beständige in den Menschenrassen und die Spielweite ihrer Veränderlichkeit. Berlin: Dietrich Reimer, 1868. P. 88.
4 Boas F. The Mind of Primitive Man. New York: The Macmillan Company,
