любовью родителей (b), в такой же мере благоденствие людей (с) связана с тем непознаваемым в Боге (x), что мы зовем любовью.
2. Причинность высшей первопричины по отношению к миру есть в точности то же, что человеческий разум – в отношении произведений искусства.
И затем он комментирует выводы из разбора второго примера: «Этим мы признаем, что высшая сущность, как она существует сама по себе, совершенно непостижима для нас и что ее нельзя даже мыслить определенным образом; это удерживает нас от трансцендентного применения наших понятий о разуме как действующей (посредством воли) причине, чтобы не определять божественную природу такими свойствами, которые всегда заимствованы из человеческой природы, и не погрязать в грубых или исполненных грез понятиях».
Иными словами, нельзя сказать, что мифологические, богословские, метафизические аналогии указывают косвенно на лишь частично понятый известный член: дело в том, что они прямо указывают на связь между двумя членами, один из которых эмпирический, а другой метафизический; последний же абсолютно и бесповоротно, с любой мыслимой человеческой точки зрения, непознаваем.
Если это так, то мы неправильно понимаем утверждение под номером 2, наивно предположив, что его суть можно свести к простой мысли: «Единство, неким ловким движением руки, стало многообразием». Такое заявление действительно вкратце описывает внешний аспект такого рода метафор, но не раскрывает их метафизического смысла; то есть оно обобщает только первые два члена подразумеваемой четырехчленной аналогии, которая в полноценном виде могла бы звучать следующим образом: «Как многое (а) происходят из одного (b), так и вселенная (с) происходит от Бога (х)». Но член х, необходимо заострить на этом внимание, остается абсолютно неизвестным и непознаваемым. Единство не может быть качеством х точно так же, как Любовь или Разум. Следовательно, как объявил Кант, мы можем говорить о Любви или Разуме, Единстве или даже Бытии, как о Боге, только по аналогии.
Если х остается неизвестным, то точная природа его отношения к c также будет непознаваема. Магия, простое деление, половое размножение, насильственное расчленение, преломление, эффузия и иллюзия – вот те отношения, которые предлагаются не как относящиеся к самой тайне творения, а как средства, позволяющие провести аналогию. И нет конца возможным отношениям между носителями, нет конца возможным членам а и связанным с ними членом b. Например: как Творец Земли (b151) связан с вещами, взятыми из его тела (a1); как Всеобщий Отец (b2) связан с существами, которых он породил (a2); как медитирующий Брахма (b3) связан с видениями его медитации (a3); как свет (b4) – с его преломлениями (a4); как паук (b5) – со своей паутиной (a5); и т. д., и т. д., ad infinitum (bn : an); так и «Бог» (x) связан с творением (c).
Богословие как неверное прочтение мифологии
Если мифы не могут быть поняты или прочувствованы как истинные таким вот образом, они теряют свою силу, свою магию, свое очарование для мыслителей «мягкого» типа и становятся просто археологическими курьезами, пригодными только для какой-то упрощенной классификации. И это, действительно, выглядит как смерть, которой больше всего боятся сами герои мифов. Мифы постоянно соскальзывают с феноменального на универсальное, трансцендентное. «Я и Отец – одно», – провозглашает, например, Христос (Ин. 10:30). А Кришна в Бхагавадгите показывает, что все формы мира укоренены в его метафизической сущности так же, как и сама эта сущность укоренена во всех вещах:
Мой источник тайный не ведом ни богам, ни великим провидцам: ведь во Мне и провидцы и боги обретают свое начало. Тот, кто знает, что Я – нерожденный, безначальный мира владыка, – он один средь людей, незаблудший, от грехов себя всех очищает… Всех существ Я душа, в самом сердце Я их пребываю; Я – начало их, Я – середина, и конец всех существ Я также. Среди адитьев Я есмь Вишну, средь светил Я – лучистое солнце… из всех водоемов – море… среди тварей Я – лев, их владыка, среди птиц Я – великий Гаруда… Среди тех, что колотит, – дубина, у идущих к победе – хитрость, среди тайных вещей Я – молчанье, Я для знающих – знанье…16
Аналогичным образом, «Убийца Врагов», герой племени апачи-хикарилья из Нью-Мексико, так сформулировал свою последнюю речь:
Земля – мое тело. Небо – мое тело. Времена года – мое тело. Вода – тоже мое тело… Мир по размеру таков как мое тело. Мир так же необъятен как мое слово. И мир так же велик, как мои молитвы. Времена года велики лишь настолько, насколько велико мое тело, мои слова и моя молитва. То же самое с водами; мое тело, мои слова, мои молитвы необъятней, чем воды. Кто верит мне, кто слушает то, что я говорю, тот будет жить долго. Тот, кто не слушает, кто думает о злом, будет жить недолго. Не думайте, что я – только на востоке, юге, западе или севере. Земля – мое тело. Я там. Я повсюду. Не думайте, что я пребываю только под землей или только на небе, или только во временах года, или по ту сторону вод. Все это – мое тело. Это правда, что подземный мир, небо, воды – все суть мое тело. Я есть все. Я уже дал вам то, что вы должны принести мне в жертву. У вас есть два вида трубок, и у вас есть горный табак17.
И – у Эсхила:
Зевс – и эфир, Зевс – и земля, и небо – Зевс:Все сущее и все превыше сущего18.
«Нам надо понимать, – говорил старый знахарь племени сиу, Черный Лось, хранитель священной трубки своего племени, – что все вещи являются творениями Великого Духа. Мы должны знать, что Он находится внутри всех вещей: деревьев, трав, рек, гор, четвероногих и пернатых. И, что еще важнее, мы должны понимать, что Он также находится над всеми этими вещами и народами. Когда мы осознаем все это в глубине наших сердец, тогда мы будем бояться, и любить, и знать Великого Духа, и тогда мы будем быть, действовать и жить так, как Он задумал»19.
Там, где мифы остаются живыми символами, мифологии суть сновидческие миры, полные таких образов. Но там, где появляются и одерживают верх систематизаторские богословские доктрины («жесткие» мыслители проникли в сады «мягких»), образы окаменевают, превращаясь в пропозиции. И мифология становится историей или наукой, символ – фактом, метафора – догмой. Начинаются распри сектантов, каждый из которых принимает свои собственные символические знаки за последнюю реальность – местное средство передачи ее вневременного, невыразимого смысла.
«Но тот, кого зовут Кришной, – говорил индийский учитель XIX века Рамакришна, – именуется также Шивой и Шакти, и Иисусом, и Аллахом – один Рама с тысячью имен… Сущность одна под разными именами, и все ищут одну и ту же сущность; различаются лишь
