истории. Как утверждает Рохейм в своей блестящей монографии «Происхождение и функции культуры»:
Важнейшая разница между человеком и его собратьями животными состоит в инфантильном морфологическом характере людей, заключающимся в продлении детства. Это продленное детство объясняет травматический характер сексуального опыта; наши собратья обезьяны не страдают от этого, как и от эдипова комплекса, который, по сути, есть конфликт между старым и новым объектами любви. В конечном счете защитные механизмы обязаны своим существованием тому, что наша Сома (Эго) отстает в развитии от Гермы (Подсознания), вследствие чего незрелое Эго развертывает механизмы защиты от либидо, к борьбе с которым оно не готово30.
«Человек, – как удачно выразился Адольф Портманн, – неполноценное существо, чей образ жизни – это исторический процесс, обусловленный традицией»31. Для человека характерна врожденная зависимость от общества, а общество, в свою очередь, происходит из своеобразной психосоматической структуры человека и одновременно ориентировано на нее. К тому же эта структура уходит корнями не в какой-либо локальный эскиз со своими экономико-политическими особенностями, а в подсознание биологического вида в целом. И во льдах Баффиновой земли, и в бразильской сельве, в сиамских храмах и парижских кафе, «цивилизация, – как показывает д-р Рохейм, – происходит из отсроченного детства, и функция ее – безопасность. Эта не что иное, как бесконечный ряд более или менее успешных попыток защитить человечество от потери предметности – грандиозные попытки ребенка, который боится остаться один в темноте»32. В таком контексте символический потенциал важен не меньше, чем экономический; символизм, как защитный механизм психического, не менее необходим, чем питание Эго. Таким образом, общество, как порождающий орган, – это своего рода второе лоно, в котором проходят постнатальные стадии созревания человека, – и плацента тут уже ни при чем.
Так можно вспомнить сумчатых: их сумки помогают развитию эмбриона, когда он выходит за рамки внутриутробной стадии. Например, длина новорожденного детеныша кенгуру на третьей-четвертой неделе составляет всего лишь дюйм, он практически гол и слеп, его задние конечности неразвиты, зато передние снабжены когтями. Уильям Кинг Грегори из Американского музея естественной истории описывает, как эти маленькие животные сразу после рождения взбираются по брюху матери с помощью крепких лапок и залезают в сумку, где располагаются соски. «Таким образом, сумчатые, – резюмирует Грегори, – специализировались на раннем и непродолжительном внутреннем развитии эмбриона, которому для питания требуется главным образом его собственный желточный мешок и который завершает свое развитие после рождения, будучи прикрепленным к соску. Высшие или плацентарные млекопитающие предоставили потомству более длительное и качественное развитие в матке и более гибкую систему выхаживания, с большей мерой материнской ответственности»33.
Сумчатые (кенгуру, бандикуты, вомбаты, опоссумы и др.) представляют собой промежуточную стадию между однопроходными (утконос, австралийская ехидна), потомство которых рождаются из яиц, как у рептилий, и плацентарными (мыши, антилопы, леопарды, гориллы и т. д.), чьи детеныши появляются на свет только после сравнительно долгого периода гестации внутри матери и уже готовыми для жизни. Биологически человек тоже относится к плацентарным. Но период гестации у людей даже менее адекватен, чем у сумчатых. Детеныш кенгуру проводит всего несколько месяцев в сумке своей матери, в то время как маленькому Homo sapiens потребуются годы, прежде чем он сам сможет добывать себе пропитание, и не менее двадцати лет, прежде чем он будет выглядеть и вести себя как взрослый.
Джордж Бернард Шоу обыграл это в своей «метабиологической» фантазии «Назад к Мафусаилу», в которой он изображает человека, на ницшеанский манер, мостом к сверхчеловеку. Отправляя нас в 31 920 год, автор описывает рождение симпатичной девушки из огромного яйца сразу в таком виде, что по меркам ХХ века мы дали бы ей не меньше семнадцати лет 34. Она росла внутри яйца в течение двух лет; первые девять месяцев, так же как и девять месяцев обычного эмбриона, повторяли биологическую эволюцию человека; в течение остальных пятнадцати медленно, но верно организм развивался до состояния маленького взрослого. Следующие четыре года, проходящие за играми со своими ровесниками в состоянии похожем на детство, в котором мы пребываем до семидесяти, закончатся, когда она устанет играть, станет мудрой и готовой принять такую силу, которой сейчас достаточно чтобы разрушить мир.
Человеческая зрелость наступает не ранее чем в двадцать лет. Шоу переносит ее в семьдесят. А пока общество берет на себя функции яйца.
Рохейм обозначил проблему взросления человека в любой точке земного шара: защита от либидо, к борьбе с которым Эго не приспособлено35; и проанализировал «симбиозный способ овладения реальностью»36, который и является дизайнером и главным инженером всех человеческих обществ. «В этом сущность нашего вида, – пишет он, – овладевать реальностью на базе либидо, и мы создаем общество, окружающую среду, в которой это и только это возможно»37. «Психика, какой мы ее знаем, сформирована интроекцией первичных объектов (супер-Эго) и первого знакомства с окружающим миром (Эго). Само общество соединено проекцией этих первичных интроецированных объектов или концептов, за которыми следуют интроекции и проекции»38. Прочный союз защитного воображения и внешней реальности и составляет второе лоно, которое мы называем обществом. Следовательно, хотя окружающий человека мир различается во всех уголках планеты, имеет место удивительное однообразие ритуалов. Конечно, стили, характерные для определенного века, нации, расы или социального класса различаются; но то, что Джеймс Джойс когда-то назвал «значительным и постоянным в человеческих бедствиях»39 остается значительным и постоянным. Оно заключает наш разум в ритуалы рождения, юности, брака, смерти и инициации, объединяя их с мистериями вечного возвращения и психосоматическим созреванием человека.
Второе рождение
Ритуалы вместе с поддерживающими их мифологиями составляют второе лоно, матрицу постнатального развития плацентарного Homo sapiens. Этот факт был известен учителям человечества, конечно же, начиная со времен Упанишад, и, возможно, даже со времен ориньякской культуры. Вот что написано в Мундака-упанишаде:
И тот сказал ему: «Два знания должны быть познаны, – говорят знатоки Брахмана, – высшее и низшее».
Низшее здесь – это Ригведа, Яджурведа, Самаведа, Атхарваведа, [знание] произношения, обрядов, грамматики, толкования слов, метрики, науки о светилах. Высшее же – то, которым постигается непреходящее40.
Пребывание в глубине незнания, [но] считая себя разумными и учеными,
Мучимые скитаются дураки, словно слепцы, ведомые слепцом.
Пребывая в многообразном незнании, невежественные полагают: «Мы достигли цели»;
Исполняющие обряды не постигают [истины] и поэтому, страдая от привязанностей, гибнут, когда истощаются миры.
Считая жертвоприношения и [прочие] благочестивые дела самым важным, ослепленные не знают иного блага;
Насладившись на вершине небес благодаря добрым делам, они [снова] вступают в этот или еще более низкий мир.
Те же, которые с верой предаются в лесу подвижничеству, успокоенные, знающие, ведущие жизнь нищенствующих монахов,
Идут, безгрешные, через врата солнца [туда], где – тот бессмертный пуруша, негибнущий Атман41.
В Индии целью считается родиться из лона мифа, а не оставаться в нем; и тот, кто достиг этого второго рождения, является по-настоящему дважды рожденным, освободившимся от педагогических
