«Я есмь», а затем называет другое имя, которое он носит. Перед началом всего этого он сжег все грехи, и поэтому он – пуруша. Поистине, знающий это, сжигает того, кто желает быть перед ним.
Он боялся. Поэтому [и поныне] тот, кто одинок, боится. И он подумал: «Ведь нет ничего кроме меня, – чего же я боюсь?» И тогда боязнь его прошла, ибо чего ему было бояться? Поистине, [лишь] от второго приходит боязнь.
Поистине, он не знал радости. Поэтому тот, кто одинок, не знает радости. Он захотел второго. Он стал таким, как женщина и мужчина, соединенные в объятиях. Он разделил сам себя на две части. Тогда произошли супруг и супруга. «Поэтому сами по себе мы подобны половинкам одного куска», – так сказал Яджнавалкья. Поэтому пространство это заполнено женщиной. Он сочетался с нею. Тогда родились люди.
И она подумала: «Как может он сочетаться со мною после того, как произвел меня из самого себя? Что же – я спрячусь». Она стала коровой, он – быком и сочетался с ней; тогда родились коровы. Она стала кобылой, он – жеребцом; она ослицей, он – ослом и сочетался с ней; тогда родились однокопытные. Она стала козой, он – козлом; она – овцой, он – бараном и сочетался с ней; тогда родились козы и овцы. И так то, что существует в парах, – все это он произвел на свет, вплоть до муравьев.
Он узнал: «Поистине, я есмь творение, ибо я сотворил все это». Так он стал творением. Кто знает это, тот находится в этом его творении9.
Иногда, как в вышеприведенном описании, сотворение мира изображается в брахманической мифологии как добровольное. Иногда, как в «Калика-пуране»10, где боги возникают спонтанно в результате йогического созерцания демиурга Брахмы, творение представляет собой череду неожиданностей даже для творца. Напомним, что в исландских «Эддах» космический гермафродит Имир выпускает из своих живых рук и ног ётунов, «инеистых великанов», но в более позднюю эпоху подвергается нападению молодых богов Вотана, Вилли и Ве, которые разрывают его на части, творя весь космический театр нашей вселенной11. Для сравнения, в знаменитом вавилонском эпосе о сотворении мира юный бог Мардук убивает хтоническое чудовище Тиамат, разрезает его тело на части и создает из них вселенную. Овидий в первой главе своих «Метаморфоз» утверждает, что вначале бог создал порядок из хаоса12. А из древнеегипетской мемфисской теогонии мы узнаем, что Египет, вселенная и все боги произошли от Птаха, «Несокрушимого» и «Прекрасноликого»13.
В индийской метафизической системе веданты, которая была замыслена как перевод метафорических образов браминских мифов в абстрактные философские термины, первозданная сущность, из которой происходит Вселенная, описывается как слияние чистого сознания (брахман, видья) и неведения (майя, авидья). При этом неведение (майя) – это женщина мифологической пары, являющаяся одновременно чревом и субстанцией творения. С одной стороны, она затуманивает, скрывает Абсолютный Брахман, и она же преломляет сияние Абсолюта, создавая марево миражей, подобно тому, как призма разбивает белый свет солнца на семь цветов радуги. Об этом же писал Гёте: “Am farbigen Abglanz haben wir das Leben”[35].
В Веданташаре, тексте XV века, союз неведения и сознания, иллюзии и истины, майи и брахмана, описывается как одновременно действенная и материальная причина всего сущего. «Сознание, сопряженное с Неведением (а последнее обладает двумя силами), есть и действенная, и материальная причина Вселенной; паук, если судить о нем в свете его собственного “я”, есть действенная причина паутины, а если судить о нем в свете его собственного тела, то он есть ее материальная причина».
В переводе на кантовский язык, неведение в данной трактовке соответствует априорным формам чувственного восприятия (время и пространство), которые являются внутренними и внешними границами и предпосылками всякого эмпирического опыта: эти априорные формы закрывают метафизическое царство абсолютной реальности и создают вселенную феноменов. Но каково «истинное бытие» конечной реальности, оторванной от наших форм опыта, мы никогда не узнаем; ибо, по словам «великого кенигсбергского китайца»: “Was es für eine Bewandtniss mit den Gegenständen an sich und abgesondert von aller dieser Receptivität unserer Sinnlichkeit haben möge, bleibt uns gänzlich unbekannt”[36].
Таким образом, Парящий Ястреб, Брихадараньяка-упанишада, Калика-пурана, «Эдды», вавилонский эпос, Овидий, теогония Мемфиса, философия Веданты, Кант и Гёте, применяя различные метафоры, высказывали одну и ту же мысль: Единое, каким-то ловким движением руки или за счет обмана зрения, превращается в Многоликое. Однако для выражения этой мысли они использовали аллегорические средства, то изобразительные, то абстрактные, и, что любопытно, хотя каждый из таких «носителей» передает по крайней мере намек на конечный смысл, ни один из них не проясняет его, не объясняет и даже не представляет непосредственно тайну появления многообразия из единства. И в этом отношении сентенция Канта не более удовлетворительна, чем рассказ Парящего Ястреба.
Но при повторном рассмотрении становится ясно, что вопрос этот непосредственному прояснению не подлежит, ибо это проблема отношения известного понятия (вселенной) к неизвестному (ее так называемому источнику): то есть, строго говоря, это метафизическая, а не эмпирическая проблема. Задана ли она нам на образном языке мифа или на абстрактном языке философии, она только и может быть заданной, но никогда – окончательно проясненной. И по этой причине ни одна метафора, ни одно сочетание метафор не могут ее исчерпать. Малейшее изменение точки зрения – и вся концепция претерпевает калейдоскопическую трансформацию, равно как и соответствующие средства образности и коммуникации. Первозданное Единое, например, может быть представлено как мужское (Брахма), женское (Великая Мать), обоеполое (Имир), антропоморфное (как в большинстве приведенных выше примеров), териоморфное (персидский миф о расчленении мирового быка), ботаноморфное (образ мирового ясеня, Иггдрасиля, из «Эдды»), яйцевидное (истории о мировом яйце), геометрическое (тантрические янтры), голосовое (ведический священный слог ОМ и кабалистический Тетраграмматон) или абсолютно трансцендентное (буддийская Пустота и кантовская «вещь-сама-по-себе»). Но даже понятие первородного Единства в конечном итоге является лишь метафорой, отсылающей в прошлое к чему-то немыслимому, находящемуся за пределами всех пар противоположностей (единство и многообразие, мужское и женское, бытие и небытие).
«Причина», понимаемая как абсолютно непознаваемая
Кант предлагает необычайно простую формулу для правильного прочтения метафизического символа. Он приводит четырехчленную аналогию (a относится к b как c к x), которая указывает не несовершенное сходство двух вещей, а на совершенное сходство двух отношений между совершенно несходными вещами (“nicht etwa <…> eine unvollkommene Ähnlichkeit zweier Dinge, sondern eine vollkommene Ähnlichkeit zweener Verhältnisse zwischen ganz unähnlichen Dingen”): не «a в некоторой степени похоже на b», а «отношение a к b совершенно аналогично отношению c к x», где x представляет собой величину не только неизвестную, но и абсолютно непознаваемую, то есть метафизическую.
Кант приводит два примера:
1. В какой мере счастье ребенка (а) связана с
