внимательно слушал Текумсе.
-Папа! - обрадовался маленький. «Папочка, ты жив!»
-Жив, жив, - Менева поднял его на руки и ласково спросил: «Ты уже собрал свои игрушки, свои
книжки?»
-Да, - мальчик прижался головой к его плечу. «Беги, - велел ему отец, - мы скоро уезжаем».
Менева опустился рядом с Текумсе. Забрав у него трубку, затянувшись, индеец долго молчал.
-Возьмешь всех воинов, - наконец, сказал Менева, - я с двумя десятками и сыном - отправлюсь на
север, к лакота. Летом у тебя будет три тысячи человек, и я, конечно, тоже. Прерия запылает под
копытами наших коней.
Текумсе смотрел в догорающий костер.
-Ты его убил? - спросил вождь.
-Это не было бы местью, - Менева пожал плечами. «Он не человек - он стрелял в спину
безоружной женщине, он хотел убить ребенка. Я просто, - индеец помолчал, - открыл его
истинное лицо. Сам знаешь, когда охотник становится вендиго, когда он пробует плоть другого
человека - это сразу заметно. Я немного помог духам, Текумсе. Он теперь одинаков - внутри и
снаружи. Пойдем, - Менева поднялся, - нас ждет долгий путь».
Уже, когда они выезжали из стойбища, Менева, обернувшись, посмотрел на факелы: «Текумсе
хороший вождь. Справедливый и сильный. Так будет правильно».
Сын, что прикорнул впереди него, в седле, вдруг, сонно сказал: «Папочка, я за тебя боялся. Не
уходи от меня больше».
-Никогда не уйду, - Менева нагнулся и поцеловал теплые волосы - темного каштана. Сын
помолчал. Всхлипнув, мальчик спросил: «Кто тетю убил?»
-Злой человек, - вздохнул Менева. «Но больше он никого не убьет, милый. Ты спи, дорога
длинная».
-А куда мы едем? - спросил мальчик.
-Мстить, - ответил ему отец. На траву прерии падали огненные отсветы и казалась она - залитой
кровью. Менева почувствовал запах дыма и повторил: «Мстить. За нее». Небольшой отряд
растворился во мраке ночи.
Темнота. Боль. Хаим попытался пошевелиться и услышал спокойный голос: «Тихо, тихо, майор.
Выпейте опиума. Вы в Цинциннати, в армейском госпитале». Он услышал, как ложка звякает о
склянку. Хаим, попытавшись привстать - закричал. «Лежите, - велел ему голос. «Вы много крови
потеряли, вам надо отдохнуть. Выпейте».
-Еще, - попытался сказать он, почувствовав где-то внутри горькую жидкость. Сразу стало тепло. Он
потребовал: «Еще!».
Ему дали еще одну ложку. Потом врач, встав с койки, сказал: «Спите».
Доктор вышел в обшитый деревом коридор барака. Одернув фартук, закурив сигару, он свернул
по лестнице вниз, в мертвецкую.
-Жаль, что пули не нашли, - хмыкнул его коллега, рассматривая в лупу рану на затылке женщины.
Окна были открыты, на пыльной улице был слышен скрип повозок. «Выстрел точный, индейцы
очень меткие. И наше оружие у них есть».
Врач стряхнул пепел и выложенный камнем пол: «Если ее убили индейцы, зачем они потом
строили помост, обкладывали ее тело цветами? Вы же слышали показания солдат из отряда
майора Горовица».
Второй пожал плечами и накрыл тело холщовой простыней: «Этого мы уже никогда не узнаем. А
запад опять пылает. У Текумсе, откуда ни возьмись, появилось еще пять сотен воинов. Лакота,
говорят, присоединяются к его союзу. Менева их ведет. Они там фермы жгут направо и налево».
Врач отложил лупу: «Я выпишу свидетельство о смерти, и надо отправить санитара к коронеру -
пусть он вызовет ее мужа».
Он посмотрел на рыжие волосы: «Вот и закончились приключения мистера Констана. Талантливая
была женщина. А как майор Горовиц? - он тоже закурил и присел за хлипкий стол.
Первый врач все рассматривал пустынный двор больницы. «Я таких ран и не видел никогда.
Конечно, будь я на его месте - я бы застрелился».
-Да ему и нечем, - усмехнулся его коллега. «Надо будет написать его родителям, жене...- он
просмотрел бумаги, что лежали на столе.
-Не завидую я его жене, - коротко отозвался врач. «К сожалению, мы просто не умеем
восстанавливать то, что он потерял».
-Мы и пальцы пришивать не умеем, - вздохнул тот, кто сидел за столом. «Солдаты говорят - они по
всей роще были разбросаны. Вовремя его, нашли, ночью бы койоты бы им поживились. А что
глаз?»
-Один будет видеть, как ни странно, - развел руками его собеседник. «Некрасиво получилось, но
вы, же сами помните - от лица и головы вообще ничего не осталось, по кускам собирали. Второй
глаз было уже не спасти. Ходить он будет, с костылями, конечно, еле-еле, но переломы, рано или
поздно, срастутся».
-Дикари, - поежился доктор. Сверху раздался жалобный крик: «Опиума! Дайте опиума! Опиума
хочу!»
Первый врач вздохнул и захлопнул дверь.
Интерлюдия
Весна 1812 года, Северная Америка
Нью-Йорк
Тони стояла на углу Парк-Роу, вглядываясь в противоположную сторону улицы. Она только сняла
траур и сейчас была в темно-сером, простого покроя платье, белокурые волосы - разделены
пробором и уложены волнами. Девушка покрутила на плече зонтик. Посмотрев на окна квартиры,
Тони вздохнула: «Не хочу я жить я в этом Вашингтоне».
Отец приехал из столицы три дня назад - спокойный, холеный, с легкой улыбкой на красивых
губах. Он прошелся по комнатам. Взяв New York Evening Post, что лежала на рабочем столе Тони,
Дэниел хмыкнул: «Я смотрю, место мистера Констана занял мистер Энтони. Опять статья об этом
пароходстве Фултона?»
Тони очинила перо и спокойно ответила: «Это очень прибыльное предприятие, папа. Они отлично
платят за рекламу. Людям интересно читать о новинках науки и техники».
-Еще редактировать вздумает газету, - Дэниел искоса посмотрел на девушку. «Хотя ей никто не
даст, ей восемнадцати нет. Хватит, она и так год без присмотра прожила. Надо увозить ее в
столицу и выдавать замуж. Мой бывший тесть пусть что хочет, то и делает с недвижимостью. Все
равно недолго ему осталось всем этим владеть. И так - велел тело Констанцы в Англию отправить,
чтобы ее там на родовом кладбище похоронили. Пришлось мне с этим возиться, хотя за
транспортировку он заплатил, конечно».
Он положил газету на место и Тони решила: «Не буду ему о Нате говорить. И об Элайдже тоже не
буду. Не сейчас, по крайней мере. Он устал. Все говорят, что не сегодня-завтра палата
представителей и сенат будут обсуждать планы войны с Британией. Он там выступает, от
Государственного Департамента. Пусть отдохнет, раз он здесь».
-Не хочу тебе мешать, - усмехнулся Дэниел, посмотрев через плечо Тони в ее блокнот. «Пишешь о
том, что в Нью-Йорке нужен парк?Молодец, отличная идея, - добавил он покровительственно. «Я
в кабинете буду, поработаю с бумагами». Тони проводила его взглядом: «Даже на Рождество нам с
Дэвидом не предложил к нему приехать. Хорошо, что дядя Тедди Дэвида почти усыновил. Хоть
было, где праздники провести».
Она погрызла перо и вернулась к работе.
Дэниел сел на скромный стул в кабинете жены и обвел глазами комнату: «Констанца не любила
роскошь. За сосновой конторкой всю жизнь работала, до сих пор на ней чернильные пятна. А я -
он погладил рукой дерево, - люблю».
На зеленом сукне стола лежала карта Великих Озер, за окном библиотеки дул сильный, зимний
ветер, трещали дрова в камине. Пахло сандалом, виски, отменным табаком.
-Вы садитесь, полковник, - Дэниел заставил себя не отводить взгляд. «Все этот проклятый, Менева,
- зло подумал Дэниел, доставая бутылку. «Что ему стоило снять скальп, как следует? Или просто
перерезать горло? Я бы перерезал, просто из чувства жалости. Никому нельзя ничего поручать, все
надо делать самому».
-Как ваши ноги? - поинтересовался он. «Уже лучше? На лошади можете ездить?»
Он стоял, согнувшись, поддерживая себя двумя костылями. То, что осталось от кистей, было
спрятано под черными перчатками. Масса воспаленных шрамов дернулась, один серый глаз, -
второй был закрыт повязкой, - посмотрел на Дэниела.
-Могу, - каркнул Хаим. «В седле мне легче, это хожу я еще с трудом».
-И губ у него нет, и носа, - подумал Дэниел, - и видно, что парик на нем. Еще и ушей нет, не говоря
обо всем остальном, - он отвернулся и сказал себе: «Пусть она потерпит еще немного.
Послезавтра этот…это…уедет на границу и вернется оттуда в гробу. В этот раз я не сделаю
ошибки».
Он ловко держал стакан культями. Быстро его, опрокинув, дождавшись, пока Дэниел нальет еще,
Хаим опять выпил. «Хорошо, хоть не со склянкой опиума сюда пришел, - мрачно подумал Дэниел.
«У него культи дрожат. Эстер и Меир, конечно, все скрывают. Сначала он оправлялся от ранения,
теперь в отпуске по болезни…, В отставку он уйти не успеет, обещаю. Хватит ей страдать, моему
