дома были плотно закрыты. Мы поднялись на крыльцо; теперь один из
провожатых шел впереди меня, а двое сзади. Я вновь почувствовал
беспокойство: это все больше напоминало конвой. Передний постучал в
дверь явно условным стуком; через некоторое время изнутри загрохотал
отодвигаемый засов, и дверь открыл, вероятно, еще один купеческий слуга
со свечой в руке — во всяком случае, это точно был не хуторянин. На
поясе у него висел меч, а под одеждой угадывалась кольчуга. Он не
выразил никакого удивления, завидев меня — видимо, стук уже поведал ему,
что посланные вернулись с удачей.
— Прошу за мной, — обратился он ко мне.
Мы прошли через погруженные во мрак сени, затем по короткому
коридору и вошли в горницу. Входя, я обратил внимание, что теперь за
спиной у меня оказались уже трое. Однако огонек еще одной свечи, толще
предыдущей, озарял выдвинутую на середину комнаты кровать, на которой
лежал накрытый одеялом больной. Кажется, его уложили прямо в одежде.
Худым бородатым лицом с грубыми резкими чертами он больше походил на
воина, чем на купца — впрочем, иные в наше время редко отваживаются
путешествовать по дорогам. В этом лице, насколько я мог понять при таком
свете, не было ни бледности, ни испарины — возможно, ранения не так уж и
тяжелы, как показалось с перепугу неграмотным охранникам.
— Мне понадобится чистая вода и ткань для перевязки, — распорядился
я, подходя к раненому. Он был в сознании.
— Вы… доктор? — слабым голосом спросил он.
— У меня нет докторской степени, если вы об этом, — ответил я, — но
вам сейчас нужна моя помощь, а не мой диплом, — я взялся за край одеяла,
собираясь его откинуть но он с неожиданной для раненого силой удержал
мою руку:
— Прошу простить, сударь… но я не привык… доверять жизнь…
неизвестно кому. Если у вас нет степени… назовите хотя бы ваше имя…
— Меня зовут Дольф, если вам от этого легче, — раздраженно ответил
я, — а теперь…
Он отбросил одеяло и сел. Я увидел ряды заклепок доспеха-бригантины
и, разумеется, никаких следов ран и крови. В руке, доселе скрытой под
одеялом, он держал — нет, не оружие, а свиток с печатью.
— У меня для вас послание, — сказал он обычным голосом, протягивая
свиток мне.
Я невольно отпрянул, резко оборачиваясь. Четверо солдат — теперь
уже не приходилось сомневаться, что это солдаты — стояли позади меня,
обнажив мечи. Они не собирались нападать — всего лишь намекали мне,
чтобы не делал глупостей. Впрочем, самую большую глупость я, очевидно,
уже сделал.
— Прочтите это, — требовательно произнес мнимый больной.
Ну что ж. Даже если бы мне не угрожали оружием — информация лишней
не бывает.
Я взял свиток, сорвал печать (на ней был какой-то неизвестный мне
герб, но это могла быть и маскировка) и развернул пергамент. Сразу же
бросилось в глаза, что текст написан не каллиграфическим почерком
секретаря — и не на государственном языке. Письмо было на языке античной
империи, который ныне принято считать высоким и благородным, хотя в свое
время на нем, естественно, изъяснялись не только великие ораторы и
полководцы, но и самый последний сброд. Ныне этим языком владеют только
церковники и ученые. Автор письма не был ни тем, ни другим. Поэтому
языком он не владел. Из всех семи падежей он употреблял лишь
именительный, из всех четырех спряжений — только первое. Тем не менее,
он верно рассчитал, что я пойму этот текст — а для всякого, кто далек от
науки, это будет загадка не хуже любого шифра.
Если при переводе восстановить нормальную грамматику, вот что там
было написано.
"Тому, кто называет себя Дольф.
Твоя девчонка у меня. Я могу ее убить, а могу отпустить. Она мне не
нужна. Ты мне, в общем-то, тоже не нужен. Но у тебя есть то, что мне
нужно. Прочитав это, ты поедешь с моими людьми и откроешь мне — и только
мне — рецепт порошка. Если ты это сделаешь, вы оба останетесь жить.
Иначе она умрет медленной и КРАЙНЕ неприятной смертью.
Карл."
Никаких титулов, просто "Карл". И герб на печати был точно не его.
Но он, разумеется, понимал, что у меня не возникнет сомнений
относительно личности отправителя. И ему наверняка доставило
удовольствие вывести пером это "Carolus". Имя первого императора -
которое, по его мнению, скоро станет именем императора последнего,
точнее, нового. Именно так, без всяких уточняющих ремарок, он будет
подписываться, если взойдет на трон.
Что ж, приходилось воздать должное его остроумию. Эвелина при всем
желании не могла рассказать ему, как меня найти (и счастье, что он это
понял). А всяких путников по дорогам Империи, даже в наше
неблагоприятное для поездок время, шляется довольно-таки немало. Однако
сколько среди них тех, кто зарабатывает на жизнь медициной — профессией,
крайне редкой для бродяги? И причем действительно разбирающихся во
врачевании настолько, чтобы браться за самые сложные случаи? И наконец,
скольких из них зовут Дольф? Мне ведь никогда не приходило в голову
скрывать свое имя. Да, приказ о моем аресте был отдан в Виддене — но я
туда больше не собирался, а полномочия городской стражи оканчиваются за
городскими стенами… Интересно, сколько таких вот пятерок обследуют
сейчас трактиры и гостиницы по всей стране? В том числе и под самым
носом у Ришарда. И ведь никто ничего не заподозрит. Если искать человека
по приметам, расспрашивать о нем всех встречных — это может привлечь
нежелательное внимание, как самогО разыскиваемого, так и ищеек
противника. Но что странного в том, что кто-то ищет врача для попавшего
в беду торговца? Не конкретного человека — просто хорошего врача. Рыбка
должна была сама приплыть в сеть. И она это сделала.
И все-таки ты дурак, Карл. Ты дурак потому, что считаешь дураком
меня. Таким дураком, который поверит, будто ты способен отпустить
обладателя самой страшной тайны в мире после того, как он поделится ею с
тобой. Кстати, тебе даже не придется нарушать слово, хотя, уверен, для
тебя бы это не было даже самым слабым препятствием. Но ты написал
"останетесь жить" — и это может быть правдой. Жить в самой глубокой из
твоих темниц. Хотя говорят, что в Греффенвале, вопреки обыкновению,
тюрьма расположена не в подвале, а на верхних этажах… В этом есть
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
