Я перевел взгляд на женщину. Замордована жизнью, конечно — большое
хозяйство, двое детей, и это только выживших, а сколько было умерших во
младенчестве… и все же еще, вероятно, вполне способна будить мужскую
похоть. Особенно у непритязательных солдат. Какова вероятность, что их
требования и впрямь ограничились кулинарными услугами?
Она поняла значение моего взгляда, и кровь прилила к ее щекам двумя
некрасивыми пятнами.
— Сколько их было? — продолжал я расспросы. Как знать,
действительно ли это все…
— Пятеро.
Хорошо. Интересно, знает ли Карл число стволов в огнебое, или здесь
Эвьет все же удалось его обмануть? Если знает, то с его стороны большая
наглость послать всего на одного человека больше. Я бы даже сказал -
личное оскорбление…
— Добрый господин, вы их убили? — осмелился спросить хуторянин.
— Неважно, кто их убил, — резко ответил я. — Важно, что сейчас у
вас там в горнице валяется пять трупов. О которых никто и никогда не
должен узнать.
— Только не убивайте! — взмолилась женщина, падая на колени. — Все,
что хотите, делайте, только не убивайте! Детей пощадите…
— Мы будем молчать! — подхватил ее муж, опускаясь рядом с ней. — А
хотите, языки нам всем отрежьте, только жизнь оставьте…
Интересное предложение. И ведь он абсолютно серьезен.
— Что вы слышали? — мрачно перебил я их мольбы.
— Когда? — удивился хуторянин.
— В течение последнего часа.
— Да ничего вроде, — он переглянулся с женой, словно ища у нее
поддержки.
— Не врать, если хотите жить!
— Святой истинный крест, ничего не слыхали, добрый господин! Ну,
мыши скреблись и дождь по крыше шумел, а боле ничего…
— Здоровьем детей клянусь, муж правду говорит!
В самом деле, дом сложен из крепких бревен, да и стены сарая тоже
добротные. Пожалуй, они и впрямь не слышали выстрелов.
— Значит, так, — объявил я. — Вы никогда не видели ни их, ни меня.
И у любого, кто будет об этом расспрашивать, не должно возникнуть
сомнения, что это правда. Потому что, если такое сомнение возникнет -
если возникнет даже тень сомнения! — с вас заживо сдерут кожу, и это
будет только начало. Я не шучу. Вас будут пытать на глазах друг у друга
— тебя, жену, детей — чтобы выяснить не только то, что вы знаете, но и
то, чего вы на самом деле не знаете. А это ситуация безвыходная. Вы все
поняли?
— Да! Да, добрый господин! — наперебой закивали они. — Никто ни о
чем не догадается!
— Избавьтесь от трупов как можно быстрее. Не советую закапывать их
прямо на хуторе. Здесь могут искать.
— А мы их на куски порубим и свиньям скормим! — радостно предложила
женщина. — Никто ничего не найдет!
— Там еще доспехи и мечи. Не пытайтесь их продать, заройте или
утопите там, где вода глубокая и мутная. И кони. Коней осмотрите
внимательно. Если есть клейма или хоть какие особые приметы — не
оставляйте себе. Продайте по одному подальше отсюда, а лучше убейте и
закопайте в лесу. Вам ясно? Вы понимаете, чем для вас может обернуться
жадность или лень?
Снова они принялись горячо уверять меня, что все поняли и будут век
молить бога за мою доброту.
— Ну ладно, — вздохнул я и повернулся, чтобы уйти. Но уже в дверном
проеме вновь оглянулся: — А в котором часу приехали всадники?
— Да к закату уж… — начал муж, но был громко перебит женой:
— Какие всадники, добрый господин? Мы тут уж давно никаких
всадников не видали!
— Умница, — похвалил ее я. — Только не переигрывай. Все-таки дорога
рядом, если скажешь, что здесь месяц никто не проезжал — не поверят.
Выезжая с хутора, я думал, стоит ли возвращаться на постоялый двор
— и решил, что, как мне ни хочется поскорее покинуть эти края, мое
исчезновение среди ночи может вызвать лишние разговоры. Нет, я спокойно
вернусь; если кто вздумает пристать с расспросами, скажу, что раны купца
оказались не столь опасными, как показалось перепуганной охране, и он
поехал дальше. Потом проведу на постоялом дворе еще один день, всем
своим видом демонстрируя, что мне некуда спешить. Потом…
Да, ты дурак, Карл. Ты дурак в первую очередь потому, что нарушил
одно из самых главных правил: без самой крайней необходимости не
привлекать к себе внимания вооруженных людей.
Ты привлек к себе внимание обладателя абсолютного оружия.
Я поднял огнебой и тщательно прицелился в латный нагрудник. С
такого расстояния я бы вряд ли промазал. Но от этого выстрела зависело
слишком многое.
Грохот отразился эхом от стен подземелья, словно древние своды
ахнули от ужаса. Моя цель покачнулась и с низким лягзом рухнула на
каменный пол.
Я убрал свое оружие и подошел к поверженному турнирному доспеху. В
самой мощной броне, какую когда-либо надевал на себя человек — вес и
толщина турнирного доспеха вдвое больше, чем у боевого, рыцарь,
придавленный этой тяжестью, почти беспомощен и только и может, что
держать копье для однократной конной сшибки — зияла круглая дыра с
удивительно ровными, лишь слегка вогнутыми краями.
— Прошу вас, милорд, — я сделал приглашающий жест.
Единственный человек, сопровождавший меня в подземелье, приблизился
следом, присел на корточки, с интересом сунул палец в дыру, потрогал еще
теплые края.
— Впечатляет, — согласился он, поднимаясь. — Но, я вижу, доспех
пробит только с одной стороны. На спине лишь вмятина, но не дырка.
— Это только увеличивает эффективность, — пояснил я. — Ядрышко
пробивает доспех, пробивает плоть, а потом рикошетит от внутренней
стенки лат обратно в тело, причиняя дополнительные раны.
— Воистину, это дьявольское оружие, сударь, — произнес он, однако
без всякого священного ужаса. Напротив, его голос звучал весело и
по-молодому задорно. Он вообще выглядел моложе своих лет. Ему не так
давно исполнилось сорок, но его легко можно было принять за моего
ровесника, а издали и вовсе за юношу. Он был тщательно выбрит, если не
считать короткой жесткой щетки усов; золотистые волосы коротко
подстрижены — но не настолько коротко, чтобы скрыть их благородную
волнистость. Васильково-синие глаза очень шли к этим золотым волосам.
Красивое лицо с точеными чертами — волевое, мужественное, и в то же
время открытое и располагающее к себе. Лицо прирожденного лидера, за
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
