на работу – кран нужен не для всякой работы. Вот теперь вся эта толпа,
которую он воображал по ширине следа на снегу, видна в натуре. Это колышущаяся, чёрная,
особенно чёрная на фоне белого снега человеческая река. И в этой реке качаются головы в
одинаковых чёрных шапках. Никто из этих людей не находится там просто так. За каждым какая-то
своя, отдельная судьба, история, а если конкретно – статья и преступление. Каждый здесь
искупает какую-то свою вину. И если всю их вину слить во что-то одно, то, очевидно, получится
вязкий дёготь. Сколько же нужно духовной энергии и света, чтобы растворить его до прозрачного
состояния?!
Каждого человека можно отличить по цвету, излучаемому им, но сразу всех людей в какой-
нибудь разномастной городской толпе в цвете не увидишь. Чтобы видеть человека в цвете, надо
пристально в него всмотреться. С человеческим же потоком, который течёт сейчас внизу, всё куда
проще. Эта толпа тёмная. В ней преобладают серые и коричневые тона с редкими цветными, но
должно быть медленно исчезающими, вкраплениями.
И ещё одна мысль вдруг потрясает Романа. Ударь он тогда этого несчастного завхоза не в меру,
а чуть сильнее, то и сам сейчас шёл бы таким же серым или чёрным в какой-то похожей колонне. И
тогда эта его жизнь с женой, с домом, с заботой о деньгах и со всем прочим, была бы для него так
далека и так нереальна… Мысль проста, но этот тёмный поток уже не кажется почему-то таким
чужим…
* * *
По-настоящему большой пожар случается через одно дежурство. Начинается он ещё за сутки
до дежурства Романа, так что смена караулов происходит на пожаре. Полыхает лесоцех, где опять-
таки работают заключённые. Сгоревшего подъёмного крана им показалось мало, потому что этот
пожар уже никак не назовёшь случайным. Штабель леса высотой в пятиэтажный дом вспыхнул
мгновенно. Судя по всему, внутри штабеля ухнула бочка с бензином, подожжённая в нужный
момент искрой от электрических проводов.
Пожарные с самого начала оказываются беспомощными перед такой мощью. К пламени,
гудящему внутри горы леса, не добраться. А когда пламя вырывается наружу, то пластает уже так,
что струи воды испаряются, не достигая огня. Лес, заготавливаемый всё лето на севере Байкала и
сплавляемый сюда сигарами, пожирается огнём с каким-то хищным и деловым утробным
урчанием. Для тушения пожара привлекаются почти все работники комбината – они следят за тем,
чтобы огонь не перекидывался на другие цеха, потому что от этого костра летят «искры» в целые
поленья. На пожар стянуты команды окрестных станций и посёлков, подходит два пожарных
поезда, съезжается всё отрядное начальство. Руководство советуется с Будко как со
специалистом, хорошо знающим объект. Голос у Будко от ощущения важности своей персоны то и
дело прорывается какими-то петушиными тонами. Выходит, что распоряжается он теперь не только
249
своей частью, а несколькими частями сразу. Два военизированных экипажа прибывают в такой
экипировке, которую Будко и сам-то видел только в кино: блестящие светоотражающие
комбинезоны, каски с какими-то хитроумными защитными стёклами. Возможно ли без гордости
командовать такими полуроботами, такими рыцарями огня? Вода в течение двух суток качается
прямо из речки, через целый пучок длинных, как лапша, рукавов. Но даже эту реку воды больше
льют не на огонь, а охлаждают ей соседние штабеля и стены ближайших цехов, дымящиеся белым
паром. Два башенных крана, один из которых был с новой, только что отремонтированной кабиной,
падают прямо в огонь, перекошенные и изогнутые жаром.
Постепенно пламя, сожрав всё, способное гореть, стихает. Струи воды бьют его и гасят.
Делается это, пожалуй, уже больше для морального удовлетворения. Работники комбината как раз
за то, чтобы выгорало всё полностью. Обугленные полусгоревшие лесины всё равно уже никуда не
нужны – одна морока растаскивать их тракторами, грузить и куда-то вывозить. Но пожарным важно
как можно скорее потушить пожар: так положено, это их работа.
Сбив пламя, команды других частей уезжают по домам. Завершать победу (хорошо уже то, что
огонь, зажатый со всех сторон не перекинулся на цеха комбината) предстоит собственными
силами.
Большую часть ночи Роман проводит на пожарище. В местах с полностью выгоревшими
брёвнами остаются огромные обледенелые мотки тросов, когда-то скреплявших пачки леса. Лазая
по пожарищу с мокрым рукавом, он заливает тлеющие места и никак не может отыскать бочку, с
которой, как предполагается, начался пожар. Ночью на пожарище холодно, и бойцы посменно
ездят отогреваться в часть. Там стаскивая с себя робы, стоящие коробом ото льда, сушатся, греют
руки около раскалённого малинового «козла», пьют горячий чай. Роман едет в часть после трёх
часов ночи. Вместе с ним приезжает туда и Будко с ещё не иссякшей командной лихорадкой.
Начальник с порога направляется к телефону, на ходу распоряжаясь, как именно, по какому
рецепту сготовить горячее из продуктов, выданных комбинатом по случаю большого пожара.
Автоматически набирает номер домашнего телефона.
– Ну как там у тебя? Доложи обстановку! – строго спрашивает он жену, забыв, что на часах
четвёртый час ночи. – Спишь, значит? Как спишь? Почему спишь? Ну хорошо, спи. Только я сейчас
заеду на пять минут. Обстоятельства таковы, что приготовь мне тёплые кальсоны и шерстяные
носки. Будь готова!
– Ну всё, тушите свет. . – со смехом и куда-то в сторону говорит Бычков, поправляя свой жидкий
чуб.
– И чего этим заключённым не хватает? – устало и разморённо говорит Роман. – Зачем надо
было поджигать?
– Э-э, парень, да им там далеко не сладко, – отвечает сторож ОРСа Елизаров, зашедший среди
ночи узнать подробности пожара. – Это их месть. Им же на октябрьские праздники амнистию
обещали, да не дали. А уж вырваться им оттуда ой как охота. Вон, в прошлом году одного только
привезли, а он наутро исчез. Три дня искали – нет, как провалился. Потом кто-то заметил, что в
уборной, в очке, какая-то тряпица. Оказывается, он хотел время там переждать и уйти, когда
поиски закончатся. Как он там сидел – не понятно: там же одно говно. На него, считай, каждый
день четыреста человек оправлялось. Как его только не затянуло? Ну что, оторвали доски,
дотянулись до ног, начали вытаскивать и вся эта жижа прямо ему на голову… Тьфу! Но ничего,
дышит, вроде, через пузыри. Замёрз уже так, что говорить не может. Его окатили ведром холодной
воды, он кое-как разделся, его ещё тремя вёдрами окатили, сунули какую-то одежонку, налили в
консервную банку горячего чая, забросили в открытый кузов и увезли на губу. Бить, правда, не
стали: побрезговали, видно. Да
