к ближайшим деревьям и кустарникам.
Правая рука бойца висела на груди на перевязи, наскоро сплетенной санитаром из грязного бинта. Левой он закрывал глаза от яркого солнечного света и ждал построения их небольшой солдатской команды, которая в сопровождении представителя особого отдела дивизии должна была направиться в штаб своего полка для дальнейшего прохождения службы.
Обычная военная рутина: воинские приветствия, представление дежурному по штабу, постановка на довольствие, снова построение и, наконец, следование по тылам родного стрелкового полка в свою пулеметную роту, которую покинул он при столь неприятных обстоятельствах, что теперь и самому не верилось в собственное возвращение в строй.
Виктор шел мимо дымящихся походных кухонь, складов со штабелями из ящиков и бочек, накрытых брезентом, реже маскировочными сетями, а то и просто заваленных ветками. Он приветствовал по уставу старших по званию, откликался на шутки, выкрикиваемые в его адрес солдатами-тыловиками. Но шел он назад только с одной мыслью, не дававшей ему покоя, подталкивая к выяснению истины. И все это постоянно отдавалось в его голове злобными тирадами павшего в бою разведчика:
– Воровать тушенку тебя твой товарищ подбил. На дело вы с ним вдвоем пошли. Жрали потом ее вдесятером. А в особый отдел ты один загремел. И в штрафную одного тебя сослали. Остальным, получается, все с рук сошло? И того, кто тебя с пути сбил, тоже простили? Ответ за всех ты один держишь? Не бывает так, парень! Значит, кто-то, кого за зад поймали, когда он поносом исходил, сдал тебя с потрохами. Тебя же не допрашивали в особом отделе, а сразу перед фактом совершенного преступления поставили. Ребят из своего взвода ты пожалел. Тушенки для них спер у государства, у родной Красной армии. Подкормить по-братски задумал. Они наелись от пуза. Наслаждение испытали. А тебя сдали, когда жареным запахло. Теперь ты за свою доброту отвечаешь по всей строгости военного времени, а они чистенькими остались.
Виктор хмурился, вспоминая слова погибшего товарища, чей облик, лицо с полузакрытыми глазами и струйкой черной крови, льющейся изо рта по щеке, застыл в его памяти.
Вот уже и знакомые коридоры траншей, по которым он ходил по служебным надобностям, когда отправлялся в караул или наряд, бегал на кухню или вестовым-посыльным по приказу командира взвода. Вот и солдаты его пулеметной роты приветствуют и подбадривают улыбками, встречая и сразу провожая его взглядами, которыми обычно на фронте одаривают тех, кто прошел через такой огонь, через такие испытания самыми ожесточенными боями, что шанс вернуться назад живым и невредимым почти равнялся нулю.
– Смотри-ка, целехонький! – донеслись до Виктора слова одного из бойцов. – Искупил, значит. Кровью смыл вину. Ранен был.
– Да-а! – с одобрением отвечали тому бойцу.
Молодой солдат не обратил на эти слова никакого внимания. Пребывание в штрафной роте сделало его черствым. Встреча со смертью, взгляд ей прямо в глаза сделали его намного жестче. Он уже не был прежним, перестал казаться самому себе мальчишкой, уличным хулиганом, задирой из рабочих кварталов Подольска. Правила улицы, по которым его воспитали еще до начала войны, сменились на жестокую фронтовую школу, где науку выживания преподают в самых суровых условиях.
– Витек! – тихо протянул от неожиданной встречи тот самый солдат, с которым он совершил преступление, кем был подбит на скрытый и подлый ночной поход за тушенкой.
Тот с вытянутым от удивления лицом стоял с винтовкой за спиной на посту и охранял один из длинных и петляющих траншейных коридоров. Виктор остановился рядом с ним. Подумал о том, что может сказать ему в ответ, но промолчал, решив сначала посмотреть в глаза остальным товарищам. Тем, кто с удовольствием уплетал не так давно ворованную тушенку. Ему захотелось увидеть их реакцию на его возвращение, послушать произнесенные ими слова оправдания. Захотелось узнать: не чувствуют ли они себя виноватыми в том, что ему пришлось одному за всех держать ответ в особом отделе, а потом смывать вину кровью в жестоком бою на уничтожение.
Он двинулся дальше. Миновал еще несколько поворотов и наконец дошел до навеса из плащ-палатки, закрывавшего вход в землянку – окопное жилище его взвода.
– Витек! Живой! Вернулся! – растерянно протянули те, кто был в тот момент на месте и отдыхал после службы. – А мы думали…
– Волков, к командиру роты! – неожиданно прогремел за спиной молодого солдата низкий голос одного из сержантов.
Не успев войти в жарко натопленную печкой-буржуйкой землянку, Виктор повернул назад и направился к блиндажу ротного командного пункта. Столь скорый вызов к себе старшим по званию говорил ему только о том, что его возвращение назад было ожидаемым. Посыльный из штаба полка уже успел передать сведения о выжившем в бою, искупившем вину кровью штрафнике.
– Товарищ старший лейтенант, красноармеец Волков… – начал было докладывать Виктор своему командиру роты, как был перебит им на полуслове.
Тот сидел у дальней стены своего блиндажа за сложенным из нескольких патронных ящиков столом, на котором лежала толстая кожаная командирская сумка и стоял самодельный светильник-коптилка. На плечи его была накинута комсоставская шинель. Голову покрывала сдвинутая на затылок шапка, из-под которой спадали на высокий лоб темные волосы. За спиной, на обшитой грубыми досками стене, висел на ремне автомат с толстым круглым патронным диском, а рядом с ним – плащ-палатка и тощий вещмешок.
– Садись, – негромко и неожиданно мягко произнес командир роты, обращаясь к солдату, что было не присуще ему – он слыл человеком строгим, принципиальным и даже грубым.
Виктор помялся от смущения, но все же сел напротив старшего лейтенанта на патронный ящик, коих в блиндаже его командира было в избытке. Он не понимал причины столь невиданного обращения ротного к простому солдату, да еще и совершившему преступление, хотя и смывшему свою вину кровью в бою.
– Ты вот что, Волков, – начал старший лейтенант. – На ребят из своего взвода зла не держи. Они невиновны в том, что именно тебе пришлось за всех отвечать.
Он протянул руку к стоявшему на печи закопченному дымящемуся чайнику и налил из него горячую темную жидкость в кружку, которою передал Виктору. Солдат принял из рук командира неожиданное угощение и продолжил слушать его речь.
– Представь себе, что могло бы произойти, если бы я всех десятерых своих бойцов согласился признать виноватыми и в штрафники отправил бы, – продолжил ротный. – С кем бы я потом воевал? У меня каждый из вас на счету. Пополнение из тыла почти не поступает.
Сказав это, он пристально посмотрел в глаза Виктору, пытаясь угадать его реакцию на свои слова и объяснения.
– Хорошо, что полковой особист мужик нормальный и знаю я
