всеми нашими. У Цветной церкви. Не в Овраге навалом, а сделали кладбище, могилы, поп молитвы читал, пел… Всё, как положено сделали.
– И девятый день, и сороковины справили, – тихо сказала Женя.
– Спасибо, – вытолкнул Бурлаков.
И, поняв его невысказанную – говорить ему было невероятно трудно, невозможно – просьбу, Эркин заговорил о живом Андрее. Какой он был весёлый, мастеровитый, выдумщик, как любили Андрея – Белёсого – в Цветном, как считали его своим, сколько песен знал Андрей, как учил его русскому…
– Спасибо, – повторил Бурлаков, когда Эркин замолчал. – Большое вам спасибо.
– За что? – горько удивился Эркин.
– За всё, – не очень вразумительно ответил Бурлаков.
Но его поняли.
– Уже поздно, – Бурлаков отодвинул чашку с нетронутым чаем, – мне пора, спасибо ещё раз, – и улыбнулся.
И Эркин, увидев эту улыбку, вдруг резко отодвинулся от стола, быстро уверенно распутал петлю от ремешка, выдернул из кармана и на ладони протянул Бурлакову.
– Вот, возьмите.
Бурлаков недоумевающе протянул руку и взял продолговатую, удобно ложащуюся в ладонь… повертел в пальцах, явно пытаясь сообразить, что это и для чего? Рукоятка ножа? Явная самоделка, такие часто мастерят… Или талисман? Судя по кольцу и ремешку – да. Ему его отдают, почему? И зачем? И тут Эркин заговорил:
– Андрей мне нож делал, ну, наточил заново и рукоятку сделал, по руке мне подогнал. А на Хэллоуин, когда арестовывали нас, оружие отбирали, я лезвие отломал, вот рукоятку мне и оставили. А кольцо я уже здесь приклеил, и ремешок сделал, чтобы носить с собой. Она всегда при мне. Возьмите. Это Андрей делал.
Бурлаков медленно кивнул. Женя встала и подошла к Эркину, встала за ним, положив ладони ему на плечи. И он, почувствовав её одобрение, улыбнулся.
– Но… но у вас ничего не останется, – сказал Бурлаков.
Эркин нахмурился. Не на Бурлакова, на себя. Что вздумал ловчить. Нашёл с кем.
– Дом, где Андрей жил, разграбили, хозяйку убили. Но… но вот ящик его передали. Идёмте.
Он ловко встал, не потревожив Женю, и повторил:
– Идёмте.
Бурлаков, по-прежнему держа на ладони рукоятку, пошёл за ним. Эркин двигался быстро и уверенно, как решившийся на что-то человек. А он и решил. Если Бурлаков хоть слово скажет, он отдаст ящик. Бурлаков – отец, всё Андреево ему отходит по праву. А он сам… ему-то что, он Андрея и так помнит.
В кладовке Эркин включил свет и вытащил ящик, поставил на стол-верстак, раскрыл.
– Вот, здесь всё лежит, как Андрей положил. Это всё его, – и, не удержавшись, чтобы уже всё было ясно, сказал: – Всё, что осталось.
Женя, стоя в дверях кладовки, молча смотрела на них. И когда Эркин пошёл к двери, молча кивнула ему. Они вернулись на кухню, сели рядом к столу и стали ждать.
Бурлаков вошёл в кухню и очень спокойно сказал:
– Большое спасибо. Мне пора идти.
– Я провожу вас, – встал Эркин.
– Нет, спасибо, – возразил Бурлаков. – Я отлично доберусь до гостиницы.
И уже в прихожей, поцеловав на прощание Жене руку и обменявшись рукопожатием с Эркином, он спросил:
– Могу ли я?..
– Конечно, – перебила его Женя. – Конечно, заходите. Всегда будем рады вас видеть.
Эркин молча кивнул, присоединяясь к ней.
Последние фразы, ещё один решительный отказ от проводов, и за Бурлаковым закрылась дверь.
Женя посмотрела на Эркина, вздохнула. Он мягко обнял её, привлёк к себе. Немного постояв в обнимку, они вернулись на кухню. Убрать, привести всё в порядок и спать уже пора, поздно, и Эркину завтра в первую. И в этих, в общем-то, привычных хлопотах прошёл вечер.
Бурлаков шёл быстро, щёки щипало от мороза, под ногами громко хрустел и визжал снег. Вот и всё, вот и всё… интуиция его и на этот раз не подвела. Тогда, в первый раз услышав о белобрысом мальчишке, возможно лагернике, предположительно русском, он ощутил: оно! Его Серёжа жив! Зачем же он не поверил себе, не настоял, отложил на потом, и вот… дооткладывался. И ничего, ничего нельзя уже изменить, проклятая необратимость, невозвратность прошлого. Сотни тысяч погибших плюс ещё один… не ты один, вспомни как в Комитете рассматривали фотографии тех двоих спасённых, искали знакомые черты… А он… он нашёл. И вот. Разноцветная рукоятка ножа, аккуратно уложенные инструменты… – всё, что осталось от мальчика. И фотографии из его досье. Из трёх фотографий Риммы выбрали последнюю, где он сам её не узнавал, загнанный большеглазый зверёк. Его мальчик… Весёлый, отзывчивый, работящий… господи, за что?! Уцелеть из сотен тысяч, выжить в расстрел, чтобы быть забитым сворой, какое точное слово нашёл Мороз, за что?! Погиб, спасая других… Господи, это и есть Твоя справедливость? Догнал и добил выжившего вопреки Тебе, так? Да к чёрту все эти «божественные» байки, Бурлаковы никогда не были особо верующими, сам он всегда считал себя, ощущал себя атеистом, но оставалось какое-то смутное чувство, что есть некая высшая сила, мировая справедливость, справедливость истории… и вот… всё рухнуло, всё!
Бурлаков знал, что справится и с этим, справится с собой, найдёт те аргументы, которые позволят ему жить дальше, работать, решать дела проблемы Комитета, создавать культурные центры… Замахнулись они, конечно, на очень большое, остатки денег это съест. Но… но региональные лагеря можно начинать сворачивать. Это даст определённую экономию, а если кое-кого озадачить реализацией лагерного имущества, того, что нельзя или невыгодно увозить, то… есть хваткие мозговитые кадры, решат проблему с прибылью.
Он стал думать об этом, забивая, загоняя вглубь, подальше острую боль сознания невозвратной потери.
Алабама
После зимних дождей дорога скользкая, как намасленная. Чуть зазевался – и готово: вмажешься так, что и в гроб положить будет нечего. И потому Джимми Найф – он же… не будем вспоминать имя, давно и надёжно похороненное в сгоревших полицейских архивах и прочих канцеляриях – вёл машину очень аккуратно. Лишнего риска он не любил и ничего не делал просто так. А что другие считают его дураком… ну, это и к лучшему. Дурака не опасаются. Ротбус вон… тоже думал, что умнее всех, а Фредди подловил его. Классно сделано, этого у Фредди не отнять. Тоже ведь, ковбой ковбоем, аризонский дикарь, а работает… потом голову сломаешь, разбираясь, как он такое провернуть сумел. Но тоже. Ротбуса убрал и решил, что он теперь самый умный. Ну, и всё. Спёкся Фредди, хотя сам ещё про это не знает.
Найф хихикнул. Всё идёт по плану, по его плану. Концы везде убраны, а где что если и торчит, то не свяжут, не-е-ет. Не можешь убежать далеко – убеги надолго. Не так уж
