войну. Их обычные ораторы — Керенский, Чхеидзе заявили, что при голосовании бюджета левые воздержатся. Керенский при этом выразил убеждение, что война, этот последний кровавый подвиг, приведет к свободе и внутреннему раскрепощению. «Борьба за победу, за мир — это, по его словам, дело всей европейской демократии»19.
В передовой «Речи» отмечалось, что январские заседания Думы напомнили об историческом заседании 26 июля20.
В решениях ЦК партии кадетов итоги сессии, позиция фракции получили полное одобрение. Речь их лидера была названа «речью» государственного человека. Оба исторических заседания Думы «принесли» громадные результаты — наша партия стала государственной, говорится в решении фракции21.
Великая война, подобно геологической катастрофе, многое перевернула и перемешала в народной психологии, в национальном сознании, опрокинув традиционные представления о добре и зле, доселе казавшиеся незыблемыми. Наряду с героизмом и самопожертвованием действующей армии война (и больше в тылу, среди запасных и лиц гражданских) породила своего рода «военную психологию», выразившуюся в циничных формулах вроде «война все спишет», «добро то, что обеспечивает успех». «Такая война должна очищать душу, а не осквернять ее», — с горечью замечала императрица в письме к мужу 20 октября 1914 г.
Действительно, уже осенью 1915 г., после трагедии в Восточной Пруссии, где погибла армия Самсонова, когда стало ясно, что война затягивается, в стране стали воскресать старые распри, растравляться старые раны, не успевшие зажить. После неудач весны— лета 1915 г. оппозиционные настроения стали все более широко распространяться, приобретая пораженческий характер, что особенно было тревожно, проникали в армию. В окопах всегда царит, всегда живет мечта о мире — надежда на возвращение домой живым, невредимым.
Под влиянием военных неудач раздались голоса о немедленном созыве Думы для обсуждения ситуации и выработки мер для оказания помощи фронту с привлечением сил и средств общественных организаций, земств и городов. 28 мая влиятельный съезд представителей торговли и промышленности принял резолюцию о немедленном созыве Думы.
На следующий день, 29 мая, Родзянко собрал совещание руководящих думских деятелей для обсуждения этого вопроса. Не ожидая решения правительства, руководители думских фракций разослали депутатам циркуляры с приглашением незамедлительно прибыть в Таврический дворец, и к середине июня съехалось более ста депутатов. 10 июня 1915 г. собрался Совет старейшин, на котором Родзянко доложил о своих встречах с Горемыкиным и о достигнутой договоренности о созыве Думы. Созыв Думы при этом связывался с «обновлением кабинета» с учетом пожеланий Думы и общественных организаций (земств, городских дум и др.).
5 июня был отправлен в отставку Н. Маклаков, через неделю, 12 июня, уволен Сухомлинов, затем отставили Саблера — обер-прокурора Синода, и министра юстиции Щегловитова. 14 июня в Ставке Николай II подписал рескрипт, повелевавший премьеру Горемыкину ускорить созыв Думы, возобновить сессии обеих палат «не позднее августа»22.
13 июня вновь собрался Совет старейшин, принявший решение отложить на неделю обсуждение вопроса о немедленном созыве Думы. Хотя это предложение Милюкова и было принято руководителями фракций, но вызвало большое раздражение, как признает отчет фракции кадетов: левые фракции, то есть социал-демократы, трудовики, прогрессисты, не соглашались с отсрочкой, но остались в меньшинстве. 20 июня состоялось новое заседание Совета старейшин, и Родзянко доложил, что Горемыкин согласен на созыв Думы, но не ранее начала августа. 23 июня Совет старейшин направляет к Горемыкину свою депутацию. Премьер принял ее, выслушал и обещал ускорить созыв Думы. 27 июня он дал свое согласие на открытие сессии 19 июля, приурочивая ее работу к годовщине войны.
На Советах старейшин Родзянко, при выработке повестки дня, настаивал, чтобы в первом заседании ограничиться оглашением царского указа о созыве Думы, речью спикера и избранием президиума, а затем всю работу перенести в думские комиссии (по бюджету, по военным и морским делам) и только после завершения их работы созвать следующее пленарное заседание и заслушать декларацию правительства. Родзянко желал сохранить «священное единение», спасти правительство от критики. Но Милюков, поддержанный лидером прогрессистов Ефремовым, частью октябристов и правых, настаивал на том, что время торжественных заявлений о единстве прошло, страна требует от Думы ясного ответа: наказания виновников военных неудач. На всю страну неслось обвинение, что правительство и верховная власть ответственны за военный разгром. В ходе этих предварительных совещаний был решен вопрос о выдвижении требования о Кабинете общественного доверия и согласована кандидатура его премьера — Александра Васильевича Кривошеина. В министры иностранных дел намечался Сазонов.
Как и намечалось, сессия Думы началась 19 июля 1915 г. В речах депутатов выражалась решимость продолжать войну до победного конца, но зазвучали и новые ноты, правительство подвергалось резкой критике, его даже подозревали в желании сепаратного мира, в бездействии перед «немецким засильем». Раздавались требования политической амнистии и создания Кабинета общественного доверия. Налицо были в Думе и Совете серьезные сдвиги. Возник прогрессивный блок объединенного большинства депутатов и «сенаторов» (кроме крайне правых и левых).
Четвертая сессия проходила с 19 июля по 3 сентября, было 19 заседаний Думы. В центре работы Думы, как и следовало ожидать, оказался вопрос о Кабинете общественного доверия. На всю обстановку в Думе и стране мощное воздействие оказывали военные неудачи, армия отходила к Минску, подвижные немецкие колонны прорывались даже к Березине у Борисова. Неудачи на фронте так подействовали на Ставку, что она поставила вопрос об эвакуации Киева и даже Петрограда. Это не могло не сказаться на позиции правительства — отсюда его «обновление», и на позиции Думы, потребовавшей создания Кабинета общественного доверия.
Во вступительной речи премьера было заявлено, что правительство испытывает нравственную потребность управлять «не иначе как в полном единомыслии с законодательными учреждениями». При этих словах, ранее просто немыслимых в устах Горемыкина, раздались возгласы: «Браво!..»23
Премьер далее говорил, что во время войны не следует произносить программных речей по общей политике, добавив, что политика его кабинета «проникнута началом беспристрастного и благожелательного внимания к интересам всех верных России граждан без различия племени, языка и веры», что в России теперь должна быть лишь одна партия — «партия войны до конца». В заключение оратор повторил свою мысль, что во время войны не место никаким программам, кроме одной — победить24.
Правые (граф Бобринский, Шульгин, Марков-второй) поддержали Горемыкина, заявляя, что, когда правительство идет навстречу общественным пожеланиям, тогда Дума с правительством25.
Это было почти признание формулы Кабинета общественного доверия.
Даже Керенский выступал с патриотических позиций,
