Вы должны провозгласить, какое будущее ждет нас. Слушайте все! Как вам известно, началась великая война. Присутствующий здесь великий Теннес, царь Сидона, мой союзник, с помощью греков, посланных ему мною, разбил персов, и против персов же восстал Кипр. Но нынче Артаксеркс Ох захватил власть в Персии, с помощью евнуха Багоя, своего советника и военачальника, убив всех, кто стоял на его пути к трону. Ох собрал несметное войско и двинулся на Сидон и Египет. Вот почему мы именно сейчас хотим знать, каким будет ход войны и каким богам мы должны принести жертвы для достижения победы.
— О фараон, — ответил Нут, — в былые годы, когда твой отец восседал на троне и я был керхебом, да, первым магом Египта, Нектанеб Первый тоже задавал мне подобные вопросы, и, помолившись моей богине, я отвечал ему теми словами, которые она вкладывала мне в уста. Никто тех слов никогда не слышал, кроме твоего отца, поскольку мы с ним оставались наедине — он да я. Но как-то раз прорицание мое вызвало у него такой гнев, что он вознамерился убить меня, и, дабы спасти свою жизнь, я бежал из Египта, направляясь туда, куда вела меня богиня. Впоследствии меня призвали обратно в Египет, и вот я вновь верховный жрец Исиды, хотя пост керхеба занят другим. Как знать, фараон, если я повинуюсь тебе, как повиновался твоему отцу, и богиня вновь изречет пророчества, которые не усладят царский слух, не пойдет ли в уплату за них жизнь моя?
— Клянусь, верховный жрец, — пылко воскликнул Нектанеб, — что бы ни открыла богиня, тебе не причинят вреда! Я клянусь в этом именем и троном святой Исиды, которой преподнесу щедрые дары, и делаю это в присутствии многочисленных свидетелей. Коли я нарушу свое обещание — да падет проклятие Исиды и всех богов Египта на голову мою и моих родных. А сейчас подойди поближе, чтобы я мог коснуться тебя скипетром, тем самым прощая все, что было или будет сказано против меня или моего двора, и возвращая тебе пост керхеба Египта, который отнял мой отец, ныне гостящий у Осириса.
Нут приблизился, и фараон дотронулся до него скипетром — кедровой палочкой, увенчанной золотой фигуркой Гора, которую всегда имел при себе: его тронное имя означало «Золотой Гор». Более того, он вернул Нуту пост керхеба и в знак этого, сняв с себя золотую цепь, возложил ее на плечи старцу и поклялся закрепить за ним сей пост и власть до самой смерти, а по окончании жизненного пути посулил старцу золотой гроб. От этого саркофага мой Учитель, однако, отказался, туманно объяснив, что, мол, последним сном ему суждено забыться вдалеке от Египта. Затем Нут отступил на несколько шагов назад, и в этот момент я заметила, что дочь фараона поднялась и прошептала на ухо отцу несколько фраз. Нектанеб выслушал и кивнул. Затем обратился к Калликрату:
— Подойди ко мне, жрец, названный Возлюбившим Исиду и ставший главным мастером ее церемоний. Принцесса Египта говорит, что в годы, когда она была юной девушкой, ты, прежде чем стать жрецом, занимал какой-то командный пост в отряде моей греческой стражи, чему я вполне могу поверить, судя по твоему сложению и выправке. Принцесса также говорит, что, если память не изменяет ей, ты убил кого-то в ссоре и по этой причине бежал от нас и искал прощения у Исиды. Коли такие события и впрямь имели место, я позабыл о них и ворошить прошлое не стану. Что было, то было, оставим это. И все же, если ты опасаешься, что вновь поползут старые слухи, которые могут навредить тебе, или же в отношении тебя замышляется месть, — подойди ко мне и получи прощение за прошлое, а заодно и прими от фараона подарок.
Я поразилась дальновидности и коварству принцессы, подсказавшим ей, как в своих интересах использовать настроение фараона и защитить того, кто когда-то любил ее. Я поняла, что женщина эта наверняка так же мудра, как и красива. Еще я поняла, что любовь грека не осталась без взаимности.
И вот Калликрат приблизился к трону и тоже удостоился прикосновения скипетром. Более того, фараон заговорил с ним таким же тоном, каким говорил с Нутом, прощая его и суля многое. В знак своего благоволения он подарил Калликрату золотой кубок работы греческого мастера, с двумя ручками, с выгравированными на нем миниатюрами, изображающими историю любви Афродиты и Адониса, и венком тех самых анемонов, что, как гласит легенда, выросли из капель его крови. Этот восхитительный, похожий на цветок кубок, из которого гости обязаны были отведать кипрского вина за здравие фараона и принести ему клятву в верности, Нектанеб взял со стола и велел передать Калликрату — необычайно щедрый подарок, давший мне понять, насколько глубоким было желание монарха умилостивить богиню в лице ее слуг.
Наконец личному писцу велели записать эти оглашенные фараоном указы, что тот немедленно исполнил, скрепив их печатью Нектанеба и передав свиток с одной копией Нуту, а вторую оставив для царского архива.
Так Нут и Калликрат получили высочайшую защиту от всех напастей. В мой же адрес не было сказано ничего, и произошло сие, как виделось мне, по двум причинам. Во-первых, потому, что я, Пророчица, уже была знакома фараону, который частенько советовался со мной по вопросам магии. Во-вторых, как «голос богини», я была священной и стояла выше награды или наказания от рук человека. По крайней мере, так я в тот момент полагала, а вот насколько я была права, мы увидим позже.
Итак, дары приняты, папирус спрятан под мантией Нута, в зале воцарилась тишина. Для меня, Айши, тишина эта полнилась предзнаменованиями. Моя душа, сделавшаяся необычайно чуткой, проницательной и опытной от многолетнего непрерывного созерцания и размышления над вещами, что выше всего земного, в тишине той как будто услышала дыхание пристально наблюдавших за Египтом богов. Мне чудилось, будто они тоже собрались здесь, дабы узнать судьбу этого своего древнего обиталища на земле. Да, я ощущала их надо мной — или, по крайней мере, ощущала сильнейшее волнение души.
Компания за столом больше не пила вина и прекратила разговоры. Все сидели очень тихо, глядя перед собой, и, несмотря на роскошь одежд и яркий блеск дорогих украшений, подчеркивавших принадлежность гостей к царской крови или высокой власти, присутствующие представлялись мне мертвецами в гробнице. Одна лишь принцесса Египта Аменарта казалась живой и находилась как бы вне пределов круга обреченных, ибо я заметила, с
