пускай ее обыщут и найдут сосуд с краской, который она прячет на груди или под одеждой!
— Верно! Обыскать ее! — подхватили гости, тоже явно напуганные.
— Нет нужды обыскивать меня, благородные господа, — произнесла я дрожащим голосом, словно и меня тоже охватил страх. — Я повинуюсь принцессе. Я сама откину покрывало, однако заклинаю вас, не насмехайтесь надо мной, когда увидите меня такой, какая я есть. Когда-то я была столь же красива, как и эта царственная госпожа, что отдает приказы, однако годы воздержания и бдений в поисках мудрости исказили черты лица и иссушили тело. И локонов моих не пощадило время, а, коснувшись тех волос, что еще остались при мне, истончило их. И все же я откину покрывало, и пусть сосуд бесценной краски станет наградой тому, кому первому удастся выхватить его у меня из-за пазухи или из-под моей мантии.
— Вот-вот, — проговорил один из гостей, это был царь Теннес. — А в уплату за обман мы заставим старуху выпить остатки из этого пузырька, дабы придать румянца ее старой тощей физиономии.
— Хорошо, — ответила я. — Я выпью остатки той краски, ведь она, полагаю, безвредна. О, прошу вас, не серчайте на бедную фокусницу за ее проделки.
Нут посмотрел на меня, словно бы собираясь вмешаться. Затем выражение его лица изменилось, как у человека, внезапно получившего приказ, который никто, кроме него, не слышал. Он опустил глаза, так ничего и не сказав, а я, наблюдая за Учителем, поняла, что такова воля богини — чтобы я сняла покрывало.
Я перевела взгляд на жреца Калликрата, но тот стоял недвижим, словно сам Аполлон, обратившийся в камень.
Во время этого спектакля я чуть ослабила завязки покрывала и капюшона и сейчас резким движением распустила их, явив себя присутствующим в наряде Исиды, каковой составляло лишь прозрачное облегающее платье, подвязанное на талии. На груди моей, свисая с жемчужной нити, красовались святые символы Исиды, вырезанные из драгоценных камней и золота, а на голове у меня был убор богини с распластавшим крылья золотым ястребом, отделанный сапфирами и рубинами, и урей, сверкающий алмазами; из-под головного убора почти до пят ниспадали мои роскошные вьющиеся волосы.
Так, скинув покрывало, я предстала перед ними, сложив руки на «корсете» из драгоценных камней под грудью.
— Узрите! Цари и властители, — заговорила я, — перед вами стоит храмовая колдунья в том жалком виде, в каком богам было угодно вылепить ее. А теперь пусть самый смелый из вас подойдет и заберет у меня потайной сосуд, что скрывает краску, при помощи которой я пыталась вас обмануть.
На мгновение повисла тишина, пока эти мужланы пожирали глазами мою девственную красоту, жадно схватывая каждую прелестную черточку идеального лица и совершенной фигуры. Аменарта глядела на меня, и румянец сходил с ее щек, и бледнели — о как же бледнели — ее полные, кораллового цвета губы. Затем сквозь эти губы прорвались слова:
— Это не женщина! Это сама богиня. Берегитесь ее, люди, она опасна...
— Нет-нет, — смиренно ответила я. — Я всего лишь бедная смертная, и даже не царской крови, как ты, госпожа... Простая смертная женщина, обладающая зачатками разума и мудрости, хотя, быть может, Исида ненадолго для услады ваших глаз и коснулась меня своим великолепием. Ну же, заберите у меня сосуд с краской, пока я вновь не набросила покрывало.
И тогда мужчины словно обезумели — все, кроме фараона, сидевшего в мрачной задумчивости.
— Богиню или простую смертную, — стали кричать они, — отдайте ее нам, ибо впредь мы уже никогда не сможем любоваться красотой других женщин!
Поднялся царь Теннес, с пылающим лицом сластолюбца, и бегающие глаза его впились в меня жадным взглядом.
— Клянусь Ваалом и Астартой! — воскликнул он. — Богиня она или женщина, в жизни своей не видел я такой красавицы, как эта Пророчица Исиды. Послушай, фараон, перед пиром мы с тобой затеяли спор. Ты пообещал мне для покрытия расходов Сидона в войне выплатить немало золота, но признался, что в Египте трудно столько собрать, разве только разграбить несметные сокровища Исиды. Быть может, сама богиня прознала о наших с тобой планах и таким вот образом осудила их. Так или нет, мне неведомо, но одно знаю точно: Исида послала тебе также и средства на уплату долга, необременительные для тебя и избавляющие от разграбления ее священных сокровищ. Отдай мне прекрасную жрицу, пусть ублажает меня своей мудростью... и иными прелестями, — (здесь вся компания грубо рассмеялась), — а я впредь даже не заикнусь о золоте.
Фараон слушал, не поднимая головы, затем посмотрел на меня, повращал своими огромными, навыкате, глазами и спросил:
— Что, по-твоему, больше разгневает богиню, царь Теннес: потеря золота или потеря Пророчицы?
— Полагаю, первое, фараон, поскольку золота у нее мало, а пророчиц — истинных или фальшивых — предостаточно. Послушай, отдай ее мне.
— Не могу, царь Теннес, ведь я дал клятву.
— Клятву ты давал этому престарелому верховному жрецу и вон тому, похожему на греческого бога, человеку в жреческой мантии, которого называют мастером церемоний, но этой даме ты ничего не обещал.
— Я поклялся Исиде, царь Теннес, и, если нарушу клятву, богиня отомстит мне. Можешь спокойно отправляться в путь: золото ты вскоре получишь сполна, но Пророчица не принадлежит мне, чтобы я мог вот так запросто ею распоряжаться.
Теннес вновь перевел взгляд на меня, и я, возненавидевшая наглеца всей душой, в ответ взглянула на него с интересом, что, похоже, еще больше распалило его.
Ибо нечестивец сей резко повернулся к Нектанебу и ответил ледяным от ярости голосом:
— Слушай меня внимательно, фараон. Дело, конечно, пустяковое, однако я желаю заполучить эту женщину, которая читает в сердцах богов и может пролить мудрость в мои уши. Итак, выбор за тобой. В Сидоне есть две почти равные по силе группы, что давно соперничают меж собой. Одни говорят мне: «Бери Египет в союзники и бейся с персом Охом, которого ты однажды уже разбил». Вторые же советуют: «Лучше заключи союз с Охом, и придет день, когда в награду ты сядешь на трон Египта!» Как тебе известно, я внял первому совету. Однако еще не поздно передумать в пользу второго. И быть может, в этом случае я поступлю дальновидно, если пророчество жрицы верно. — И Теннес показал на кровавое пятно на мраморном полу. — Добавлю еще вот что. За этим столом сидят мои
