военачальники и те, кто служит мне, а неподалеку стоит мой флот, а значит, мне бояться нечего. Так что если я передумаю, то без страха скажу тебе об этом в лицо. Поэтому предупреждаю: если не потрафишь мне в такой мелочи, то мои гонцы сегодня же поскачут в Сузы к Оху с посланием, которое порадует его слух, поскольку без помощи Сидона и его флота Египту этой войны не выиграть.
Так сказал Теннес и положил руку на рукоять своего короткого финикийского меча.
Лицо фараона, с которым впервые так смело говорили в его собственном городе и за его столом, побагровело от гнева, он едва сдерживался, чтобы не бросить вызов заморскому царю, как поступили бы многие великие монархи, занимавшие египетский трон до него. Однако, прежде чем Нектанеб успел раскрыть рот, его дочь Аменарта вновь что-то зашептала на ухо отцу, и хотя слышать ее слов я не могла, но по лицу принцессы прочитала их смысл. Вот они: «Теннес говорит правду. Без Сидона тебе не выстоять против персов, и Египет погибнет. Отпусти женщину. Исида поймет и простит, ведь иначе богине придется увидеть священный огонь персов, горящий на ее алтарях».
Фараон выслушал дочь, и гнев в его глазах сменила тревога. Вращая по привычке глазами, он посмотрел на Нута и с сомнением произнес:
— Я поклялся тебе, керхеб, и вон тому жрецу, но жрице я клятвы не давал, и, возможно, от моего решения теперь зависит судьба Египта.
Старый верховный маг на мгновение замер, как человек, прислушивающийся к тайному сообщению. Если так, то оно, похоже, прибыло, поскольку очень скоро Нут тихим голосом ответил:
— Фараон прав: судьба Египта зависит от этого дела, как и судьба самого фараона, а также царя Теннеса и многих других. А вот судьба стоящей перед вами провидицы, которую называют Исидой, сошедшей на землю, никак не изменится, чем бы все ни обернулось, потому что богиня непременно защитит ее. Как ты решишь, так и будет, властитель. Только решай скорее: по нашим правилам в это время я и мои товарищи, которые ждут снаружи, должны возвращаться в храм, чтобы провести вечернюю службу и сделать подношения богине Исиде, Царице Земной и Небесной, пред волею которой рано или поздно склонятся и фараон Египта, и царь Сидона, и персидский царь Артаксеркс Ох. Придет день, когда вы сами убедитесь в этом.
Так, довольно беззаботно, говорил Нут, и, слушая его, я рассмеялась, потому что теперь была уверена: мне нечего бояться Теннеса или любого другого мужчины на земле. Да, я смеялась, и смех тот компания, сидевшая за столом, посчитала странным: чему может радоваться женщина, которую вот-вот увезут в рабство? Я велела Калликрату подать мне мои покрывало и капюшон, а также плащ, который я скинула при входе в пиршественный зал, и, в то время как он помогал мне прятать мою красоту в складки покрывала, заметила, что, в отличие от всех прочих присутствовавших здесь мужчин, красота эта как будто нисколько не взволновала его: Калликрат словно бы наряжал мраморную статую или фигурку богини из слоновой кости, что по обязанности делал ежедневно на восходе солнца, умащая их благовониями и украшая гирляндами цветов. Хотя, возможно, жрец в нем настолько поборол мужчину, что он научился маскировать свои чувства. Или же причина была в том, что глаза принцессы Аменарты следили за каждым его движением. Невозмутимость грека разозлила меня, и я подумала: не будь я верховной жрицей Исиды, присягнувшей служить богине, дело приняло бы сейчас совсем другой оборот. Да, даже в тот судьбоносный момент такая мысль закралась мне в голову, а значит, в душе своей я не забыла, как встретились наши губы в храме на Филах. По крайней мере, я часто думала об этом, ибо времени для раздумий у меня имелось в избытке.
— Жрица, ты моя! — торжествующе взревел Теннес. — Через час будь готова отплыть со мной в Сидон!
— Ты и вправду полагаешь, что я твоя, царь Теннес? — словно бы в задумчивости спросила я, затягивая завязки покрывала и поправляя капюшон. — А вот я, представь, считаю иначе. Я, Айша, — свободнорожденная дочь знатного и древнего арабского рода. А если и рабыня, то вовсе не какого-то финикийца, которому совсем недавно посчастливилось стать царем, но самой Небесной Царицы, Вселенской Матери Исиды. Нет, Теннес, больше того — я сама Исида, Исида, сошедшая на землю. Так что берегись, финикиец. Если посмеешь осквернить меня хотя бы прикосновением, имей в виду: я, обладая подвластной мне силой, сделаю так, что Сидон очень скоро лишится царя, а Сет обретет новый труп. Ради своего же собственного блага и ради блага Сидона подумай еще раз хорошенько и оставь меня в покое!
Огромная нижняя челюсть Теннеса отпала, и он уставился на меня с раскрытым ртом.
— И все же ты пойдешь со мной, — глухо пророкотал он. — Что же до остального, то в Сидоне правит Астарта, а не Исида, так что знай: есть две Царицы Небесные.
— Верно, Теннес, фальшивая и истинная. И да убоится первая второй.
Затем я повернулась к Нектанебу и поинтересовалась:
— Фараон, твой приказ мне сопровождать твоего союзника в Сидон по-прежнему остается в силе? Как следует подумай, прежде чем отвечать, поскольку от твоих слов зависит очень многое.
— Да, жрица, он остается в силе. Я так сказал, и мой указ записан. Судьба Египта более значима, чем судьба любой жрицы, и, несомненно, царь Теннес будет обращаться с тобой достойно. Если же нет, то у тебя, как ты говоришь, есть сила, дабы защитить себя от него.
Я ответила с легким смехом, и он зазвенел, как падающие на мрамор серебряные монетки.
— Да будет воля твоя, фараон. Мне это труда не составит. Заодно посмотрю Сидон, пока он еще стоит, этот славный город, хозяин морей, пристанище для купцов. А пока я не ушла, рассказать тебе, фараон, какое видение было мне в том кубке, прежде чем вода в нем обратилась в кровь... с помощью краски из того сосуда, который никто из вас так и не нашел? Если только я правильно помню, а ты, фараон, и сам занимаешься магией и прекрасно знаешь, как быстро, словно сны на заре, тают такие видения... Так вот, если я верно все помню, оно имеет отношение к судьбе некоего великого монарха. Видел ли ты когда-нибудь, о фараон, царя, у которого на том месте, где должна красоваться цепь
