вы, бабоньки! – пьяным куражистым голосом говорит мужик. – Чо уж теперь сделашь-
то? Хоть так, хоть как-то по-другому, а только все мы там будем…
И тут же от чьего-то женского кулака получает неожиданно увесистый тумак толи по спине, толи
в бок, то ли прямо по затылку.
– О-ё-ёй, – только и произносит он в ответ на этот эффективный аргумент.
Какая-то девчушка за спиной Романа невольно хихикает и тоже тут же смолкает, одёрнутая,
строгим шипящим выговором от матери. И Роману становится понятно: никакого чуда не будет, всё
– правда…
Эта дорога хорошо знакома, он по ней уже поездил. Он знает поворот, с которого открывается
всё село, помнит поворот улицы в селе, с которого видна крыша родного дома. Роман со страхом
ждёт, что сегодня он этой крыши не увидит. Так оно и выходит. Крыши нет.
Сойдя с автобуса, он идёт по улице к пустому обугленному месту своего дома. Чёрная,
закопчённая печка, остовы обгорелых кроватей. В разных местах где были комнаты, пепел, угли,
несколько обугленных брёвен, видимо, залитых водой и потому не сгоревших совсем. На месте
гаража – другая куча чёрных углей, крыша сгоревшего «Москвича». Торчит лишь одна-
единственная стенка стайки. Зачем она тут осталась, такая чужая?
Роман обнаруживает, что рядом с ним и поодаль уже стоят соседи. Все молчат. Время идёт.
Люди стоят и смотрят вместе с ним: вот оно горе… Всякий человек умеет сопереживать, да только
не всегда и не на всю глубину он это делает. Небольшому горю может посочувствовать каждый, но
столкнувшись с чем-то большим, провальным душа всякого постороннего человека яростно вопит:
«Поберегись! Глубже не надо! Посочувствуй, пожалей скользом, слегка, не отдаваясь полностью.
Не сопереживай беде до конца, не принимай и не испытывай её на себе. Напротив, подальше от
того, что случилось с другим. Чур не меня! Нет, нет, это не я – та женщина, у которой утонул
262
единственный сынишка. Нет – это не я сильный, стройный молодой человек, которому взрывом
оторвало ногу и выбило глаз. Нет – это не у меня сгорели родители и это не я теперь совершенно
один на этом свете…»
Роман, не совсем осознавая то, что видит, смотрит в холодную черноту, кое-где контрастно
припорошенную пудрой мелкого снежка. Кто-то берёт его под локоть. Роман медленно
поворачивает голову. Узнаёт Матвея.
– Вот так-то… – неопредёленно и тускло бормочет тот.
Свою шапку Матвей держит в опущенной руке, и Роман лишь теперь снимает свою… «Зачем
снимают шапки в такие моменты?»
– Тут они, – со вздохом говорит сосед, качнув рукой с шапкой на холодные угли.
Роман стоит как раз там, где были ворота… Когда-то, вернувшись из армии, он вошёл в них, а
потом, поджидая родителей, сидел на горячем от солнца крыльце, примерно где-то там… Тогда,
встретившись с отцом, он ещё пошутил, что у него подросла лысина, а отец, засмеявшись,
ответил, что надеялся на седину, а пошёл в лысину… Теперь тут лишь странное, пустое
пространство. Можно прикинуть и сказать: вот здесь были ворота, а вот здесь стоял комод… А на
комоде много разных безделушек и сувенирчиков матери, в том числе и изящная фарфоровая
статуэтка девочки с синими глазами. Так и не спросил он у родителей откуда она взялась. А почему
не спросил? Да, пожалуй, чтобы не узнать какую-то конкретную и, наверное, обычную историю.
Ему нужна была загадка. А, обретя конкретную историю, статуэтка перестала бы по-настоящему
принадлежать ему. Ведь хотелось верить тогда, что Ирэн – это судьба, которая пришла вначале в
форме этой фигурки, что смысл статуэтки быть предвестницей самой богини. А теперь уже и не
спросишь – теперь это тайна навсегда. Неужели и мама со своей душевной слезливой
чувствительностью тоже здесь? А ведь ты, моя мама, могла бы сейчас обнять меня и омыть всё
моё лицо своими обильными слезами. Только не будет уже её объятий. Вместо неё пустота.
Пустота пепла…
– Пойдём-ка к нам, – зовёт Матвей, потянув его за собой.
Роман послушно плетётся следом. Сосед помогает ему раздеться у дверей. Роман хочет сесть
тут же у порога, но Матвей подводит и сажает его к столу. Тётка Катерина, или «Кэтрин», как зовёт
её обычно Матвей, ставит перед ним стакан чаю. Хозяин же распечатывает бутылку водки и
наливает полстакана. Роман невольно отмечает, что в доме у непьющего соседа сегодня водка.
«Это для меня», – думает Роман, и это вдруг трогает его. Он медленно выцеживает слабую, как
ему кажется водянистую водку. А закусывать не хочется. «Вот она для чего, водка-то нужна, –
думает он нечто совсем нелепое, – без неё в таких случаях не обойтись».
– Как всё это случилось? – с трудом спрашивает он наконец.
Матвей, вздохнув, берётся рассказывать. Дом заполыхал ночью, при очень сильном ветре.
Старый просушенный он горел, как таял. Пожарная машина опоздала: пока разбудили водителя,
пока завели застывший мотор, пока приехали. У цистерны оказался замороженным кран, который
пришлось оттаивать факелом. Конечно, время старались не терять: плескали воду из вёдер, лили
из толстых шлангов трёх водовозок. Но всё это так, мёртвому припарки, потому что к огню нельзя
было подступиться. Когда, наконец, ударила струя брандспойта, огонь уже переметнулся с дома на
сарай и гараж.
– До этого на гараже от жара дымилась крыша, – говорит Матвей, – я подбегал, пробовал
ломом замок сорвать, чтобы выкатить «Москвич», но всё без толку: жгло так, что морду стягивало.
Тогда мы с мужиками начали ломать стенку, которая выходит к нам в ограду. Но там с краю
оказался мотоцикл. Боком стоял, для него там места не хватало. Пока выволакивали мотоцикл,
вспыхнул потолок и огонь пошёл в нашу сторону – в гараже всё задымило, ничего не видать. Я
хотел заскочить туда с верёвкой, чтобы зацепить машину, а крыша хрустнула, будто на неё
наступили, и приосела. И вот, прости уж меня, ради Бога, Роман, струхнул я под эту крышу лезть,
хотя упала она попозже и я мог бы успеть. Но я же не знал, когда она обвалится. Да ещё, честно
говоря, опасался, как бы бак или какая-нибудь канистра с бензином не взорвались.
– Господи, да в чём ты извиняешься? – горько говорит Роман, выпивая следующие полстакана.
– Из-за чего же все-таки загорело-то?
– Следователь из района приезжал, пошарился там, поковырялся и нашёл какой-то второй
провод, который был протянут прямо с чашечек, с изоляторов, то есть, на крыше. Ну, мол, сами и
виноваты, что сгорели. Провод-то мимо счётчика шёл… Законник хренов. Да такое у нас с кем хошь
может
