получиться: зима вон какая лютая, а дров не дают. . А мотоцикл я после подлажу тебе.
– А ведь остались ещё корова и два поросёнка, – вставляет тётка Катерина. – Мы успели
перегнать их к себе. Чо с ними-то делать? Может, продать?
– Да ты чо? – говорит Матвей. – Такую корову продать! У неё же молоко-то какое жирное.
Роману вон и оставим, он же переезжать вроде собирался… Михаил, рассказывал…
– А ты спробуй, подои её, она же молоко-то не отпускат, привыкла к другой хозяйке. Я как дою,
так слезами и умываюсь, Марусю вспоминаю. Нет, надо продать. А Роману и от нашей коровы
молока хватит. Так что, Роман? Как ты скажешь: продать или чо?
263
– Продайте, – соглашается тот. – А похороны когда были?
– Так а чего тут хоронить-то? – растерянно бормочет Матвей.
– А как же без могилы? Без могилы людям нельзя.
– Нельзя, – быстро соглашается Матвей. – Сделаем, всё сделаем, Рома. Я тебя понимаю…
– А корову и поросят надо продать, чтобы были деньги на похороны, – твердит Катерина, –
мотоцикл тоже…
– Да какие тут деньги тебе! Люди и так всё сделают.
– Ой, да конечно сделают – спохватывается она, – чего я мелю! Сколько добра от твоей матери
людям было…
Роман и сам не знает, насколько правильно его предложение с похоронами. Только и
односельчане не знают, как быть в таких случаях. Правильным станет то, что скажет он –
единственный сын.
С невольным тупым удивлением Роман замечает, что вместо первой опустошённой бутылки на
столе появляется вторая. Матвей же при этом не пьёт, а так, лишь вид делает. Значит, всё
выпивает он один. Столько пить никогда не приходилось. Но сегодня эта огненная жидкость,
кажется, и сама сгорает в его тяжёлом внутреннем огне.
Видя, что от выпитого Роман лишь каменеет ещё больше, тётка Катерина, упрашивает его
заплакать, сама уже не в первый раз уливаясь слезами. Но у Романа это не выходит. За всё время
на его глазах не появилось ещё и слезинки, будто его слёзы пережаты горем.
Роман воспринимает себя совершенно трезвым вплоть до момента, пока покачнувшись, не
падает на пол вместе со стулом. А с пола он вяло пытается встать уже совершенно невменяемым.
Матвей, поднырнув под руку, отводит Романа в спальню и с плеча сваливает на кровать. Потом
некоторое время смотрит на него, даже не шевельнувшегося, вздыхает и лишь горестно разводит
руками.
– Ну чем ему ещё поможешь? Ему же надо это как-то пережить…
– Я боюсь за него, – говорит Катерина. – Он же не плачет. Это плохо. Как бы худа не было. Его
горечь может съесть.
…Просыпается Роман рано утром от озноба. Одеяло, которым его прикрыли с вечера, лежит на
полу. Голова раскалывается от выпитого. Он затягивает одеяло на кровать, но выпадение из
реальности уже закончилась. Роман садится. На нём нет только ботинок и пиджака. Комната
качается, всё идёт кругом. Натыкаясь на предметы, он подходит к окну и видит свой дом. В тусклых
сумерках просматриваются деревянная крыша, труба… Роман прилипает лбом к стеклу: да ведь
всё там на месте. Его уж там, наверное, заждались, а он почему-то здесь… Однако, он, кажется,
смотрит в другую сторону и видит дом соседей…
На кухне вспыхивает свет. Матвей и Катерина, услышав его шараханье, тоже поднимаются, они
сегодня спали в большой комнате. Роман выходит на свет, опускается за стол с чисто протёртой
клеёнкой.
– Пить, наверно, хочешь? – спрашивает Катерина.
Роман вяло кивает. Сидит он, упершись руками в щёки, но его покачивает и в этом положении.
– Что же это получается-то, – осипшим от водки голосом говорит он, – были люди – и нет их.
Исчезли… Совсем исчезли. А ведь отец-то был у нас вот только что…
– Он рассказывал, что ты вроде собирался вернуться да работать тут на подстанции, – говорит
Катерина, пытаясь увести его в сторону.
– Собирался… Да теперь-то какой смысл…
– Ну, гляди сам, – говорит Матвей, – тут всё-таки дома…
– Дома… Да вот и не стало у меня ни дома, ни родителей, – как-то рассеянно, почти шёпотом
произносит Роман, словно лишь теперь всё это доходит до него по-настоящему, – и не осталось у
меня на этом свете больше никого…
– Ну что ты! – утешая, не соглашается тётка Катерина. – У тебя ведь ещё где-то мать есть…
– Какая мать? – вздрогнув, спрашивает Роман.
На мгновение ему кажется, будто от него тут что-то скрывают, что на самом-то деле на пожаре
никто не погиб.
– Ну как – какая? – смутившись от такого неловкого напоминания, произносит Катерина. – Та,
которая тебя родила…
– Которая родила?! Как это понять? Чего ты придумываешь? Дядя Матвей, чего это она?
Катерина и Матвей растерянно смотрят на него. Да неужели он ничего не знает?! Неужели не
нашлось ещё никого, кто мог бы ему всё рассказать?! В таких случаях доброжелатели всегда
находятся. А здесь не нашлось. Не посмели, наверное. Марусю боялись…
– Ты что же, и вправду ничего не знаешь? – спрашивает Матвей. – Ты разве не слышал, что
Михаил с Марусей – это твои приёмные родители?
– Да вы что?! – с изумлением отстраняясь, говорит Роман. – Как это так?
Теперь уж Матвею деваться некуда. Требуется не более пяти минут, чтобы рассказать Роману
всю его историю, всю правду.
264
– Значит, они мне не родные… – как-то неопределённо заключает Роман, молчаливо и
совершенно потерянно просидев с минуту.
– Ну, выходит так, – ещё раз подтверждает Матвей.
– Не могу в это поверить, – говорит Роман. – Но если это правда, то они мне ещё роднее
настоящих. Мои родители только они. Только они… А-а, так вот оно что… Когда мы с отцом
последний раз виделись, он сказал: «Придёт время – узнаешь про себя всё чистое да честное». Я,
конечно, не понял тогда ничего… А оно вон что, оказывается… Это я, сволочь, их погубил!
– Да чего ж ты такое наговариваешь-то на себя!? – всплёскивает руками тётка Катерина. – Как
ты мог их погубить?! Ты же вон где был…
– Погубил тем, что осудил отца за этот провод. Помочь отказался. Ему и пришлось самому на
эту крышу лезть. А у него даже изоленты не было. И не только этим погубил. Чем-то ещё, только
чем, пока и сам не понимаю …
И слезы, наконец, прорываются из него.
– Ой, хорошо-то как, – с облегчением вздыхает Катерина и уходит из-за стола, знаком приказав
Матвею, чтобы ушёл и тот.
…В этот же день сельчане копают на кладбище неглубокую могилу (копать глубоко, как всем
обычным покойникам кажется, незачем), совхозные плотники сколачивают гроб. И всем при этом
как-то не по себе. Да, бывали
