никаких делоов! Мы ведь там теперь одни остались. Тимофей
куда-то аж на Запад мотанул, мол, откуда наших предков сослали, туда и вернусь. Был один брат, и
тот смылся. А вообче-то, это баба его так настроила. Сам-то он бы недотумкал. Как они там
устроились, не знаю: ещё ни одного письма не было. Мне, веришь-нет, иной раз не с кем вот так
посидеть, поговорить. Так что давайте-ка собирайтесь… Нас же мало. Нам в одно место
кучковаться надо. Надо же, чтоб семья была…
Роман смотрит на него с удивлением – никогда не слышал он от него таких речей про семью.
Обычно больше про колхоз да про своё хозяйство говорил. Мудреет, наверное, или стареет уже. И
хорошо, наверное, что они сидят сейчас вот так и выпивают. Водочка размягчила душу отца,
позволила быть откровенным. А ведь ситуация-то здесь и впрямь совсем иная. Может быть, хватит
уже болезненно трястись над своей самостоятельностью? Хватит избегать заботы родителей,
потому что помощь-то, хотя бы вот такая душевная, когда можно просто посидеть и поговорить,
нужна и родителям… Зачем закапывать тут в песок свою энергию, если дома она нужна для
поддержки родных людей?
– Плохо, конечно, что с ребятишками у вас не получатца, – продолжает Огарыш. – Уж как мы
тогда к Юрке-то привязались… Жалко было его отдавать… Маруся, когда его Ирина увезла, целые
сутки ревмя ревела. Я уж материться на неё начал. А теперь у неё друга думка: чтобы вы
приехали. А, может, и не одна. Ты же знашь, что мать-то в этих бабских делах кое-чо кумекат, у нас
же дверь-то так и не закрыватца, хоть часы приёма вывешивай. Она же теперь, после Юрки, всё о
внуках думат. Может, и помогла бы чем нашей новой невестке, котору мы ещё и не видели даже.
Ты хоть бы карточку её показал…
– Ничего, сегодня сам увидишь. Под вечер сходим, навестим.
Ох, как хочется снова всё ему рассказать, но рассказывать, говорят, нельзя – сглазить можно.
А ведь ситуация-то снова в чём-то повторяется. В письмах в армию отец, рассказывая о
совхозных делах, всяко разно намекал, что Роману надо возвращаться домой. И сейчас что-то
вроде того. Сходится даже то, что отец, рассказывая о хозяйстве, так же срывается на
раздражение. Совхозом до сих пор заправляет компания во главе с Ураевым. Они там что хотят, то
258
и творят. Роман слушает, не перебивая – удивительно, как всё это интересно. Постепенно от
совхозных новостей отец переходит к более частным. Оказывается, Боря Калганов женился, да
только не на Кармен – Тоне Серебрянниковой. Накануне свадьбы он на какой-то пирушке вдруг
поспорил на ящик водки, что может жениться на ком угодно. Да вот хотя бы на племяннице одного
из дружков – подросшей десятиклашке. И этот ящик он потом выиграл. Тоня после этого назло ему
загуляла с одним шабашником-армянином, который старше её лет на двадцать, и родила от него
сына.
Некоторое время Роман сидит, ошарашенный такими новостями. Он помнит тот вечерний
разговор с Тоней, когда она просто струилась любовью к Боре, а он завидовал, что это струение не
для него. Теперь её планы – нарожать детей и быть хорошей женой – Роман оценил бы ещё выше.
Правда, что теперь об этом – теперь у него всё настроено по-своему.
Очень обтекаемо, заходя издали, рассказывает отец и о Наташке Хлебаловой, из-за которой
прервалось тогда ухаживание Романа за красавицей Светой Овчинниковой. Сейчас Наташка живёт
в соседнем районе, замужем, но муж, судя по слухам, просто мается с ней, потому что гуляет она
налево и направо.
Слушая отца, Роман понимает, что какую-то главную ударную новость тот ещё утаивает,
подходя к ней как на цыпочках. Но вот и она. В Пылёвке достраивается понижающая
трансформаторная подстанция, которую пустят после Нового года, но уже сейчас для работы на
ней подыскивают двух дежурных электриков. Там, кстати, и квартира сразу предоставляется…
Рассказав об этом, Михаил сидит, молчит, ждёт реакции, как рыбак, закинувший удочку. Роман,
задумавшись, смолкает. Михаилу кажется, что думает он уж что-то слишком долго. Так можно и не
в ту сторону удумать.
– Ты ж на электрика учился, – осторожно подталкивает он сына в нужном направлении.
– Э-э, когда это было, – отмахивается Роман, – я уж и забыл всё.
– Вспомнишь. У нас дома, кстати, надо проводку сделать – но так, чтобы посторонние не
знали…
– Да ты что? Это чтобы электричество воровать?
– А чо делать? Не замерзать же. Дрова не выписывают. Машину, чтобы съездить заготовить, не
дают. Там надо кинуть провод мимо счётчика прямо с вышки, но так, чтобы не искрануло. Не
будешь же электрика вызывать, чтобы он всё, как надо, сделал.
– Лучше бы уж ты не воровал, а? – с неловкостью просит Роман. – Сам же раньше не одобрял
такого.
– А-а, – отчаянно отмахивается отец, – теперь уж все воруют. А, да ты же у нас партейный… Я и
забыл. Коммунисты – люди чисты.
– Да при чём здесь партийный…
– Так ты что же, сына, всерьёз меня осуждаешь за это что ли? – помолчав, вдруг с такой
обидой, да ещё с этим ласковым словом «сына», как когда-то в автобусе, говорит отец, что и у
Романа слёзы на глазах и комок в горле.
Выпили, видно, слишком много, вот и пробивает на чувствительность.
– Ну, всерьёз – не всерьёз, – мямлит Роман, чувствуя, что на самом-то деле осуждение вышло
всерьёз. – Я думаю, что лучше бы уж всё чисто и честно.
– Эх, – произносит с какой-то далёкой грустью отец, – чисто да честно, говоришь? Так ведь оно,
это чистое да честное не всегда поверху лежит. Ты и про себя-то ещё не всё чистое да честное
знашь.
– О чём это ты? – вскидывается Роман.
– Да так. Придёт время – всё само собой узнатца.
– Да говори уж прямо, без всяких там намёков.
– Вот я прямо и говорю: придёт время – узнашь. Значит, не время ишо.
– Ну ладно, не хочешь – не надо. А о переезде надо подумать.
– А чо тут думать? Мне директор и отпуск-то подписал только потому, что я посулил ему
уговорить тебя.
– Вот оно что…
– А ты как думал? Плохо, что ли? Вспомнили про тебя.
– И где же эту подстанцию построили?
– А вот как за ток выедешь, – оживлённо поясняет отец, рисуя пальцем на столе, – одна дорога
налево в МТС, друга – направо, к кладбищу, а подстанция вот тут, посерёдке.
– Тут рядом ещё такой небольшой овражек есть? – уточняет Роман, волнуясь уже от того, что
