class="p">ярко представляет знакомые с детства овражки, сопки, пригорки.
Почему-то именно это уточнение: где, на каком конкретно пятачке этих родных мест стоит
подстанция, а не доводы отца об удобстве большой, государственной квартиры и довольно
спокойной работы, убеждают больше всего. Это место помнится хорошо. Сколько раз в детстве
Роман сидел на том пригорке, наблюдая за селом, откуда оно как на ладони. Простор с той точки
открывается такой, что душе вспорхнуть хочется. Как он мечтал тогда о бинокле, чтобы видеть ещё
259
дальше. А теперь там как по заказу стоит дом, в котором можно жить, а из окна постоянно видеть,
что происходит в селе и в природе под громадным куполом неба. Раньше и предположить было
нельзя, что когда-нибудь придёт кому-то в голову поставить там дом. Зачем он там на отшибе?
Однако, надо же, нашлась причина… Так почему бы вот так сразу взять и не признаться в своём
согласии? Ведь согласен же… Но это уж вроде как-то совсем легкомысленно. Поманили пальчиком
– и побежал. Мужчина ты или не мужчина, в конце концов?
– Хорошо, я подумаю, – говорит он отцу.
К трём часам они идут в больницу к Смугляне, выловив из кастрюльки отваоренное мясо. До
вечера ещё далеко, а в посёлке уже как в сумерках.
– Ну и солнце сёдни, – глядя на небо, тусклое, как матовое стекло, бурчит Огарыш, – не солнце,
а так себе – название одно. И как вы только тут живёте…
– Так же, как и вы когда-то жили, – с усмешкой замечает Роман.
– Жили, да не долго. И вам не к чему затягивать.
Нину, идущую к ним по коридору, Михаил рассматривает, поворачивая голову то так, то эдак.
– Она што ли? – шёпотом спрашивает сына. – А чо это она така чернява-то? Не русска, или чо?
– Да уж как видишь…
– А чо это она у тебя така…
И тут Огарыш смолкает – слово «толстая» прилипает к языку: он уже видит, что это за толщина.
Вот так-так! Так вот в какой она больнице! Ну и сынуля! Вытерпел – не проболтался. Эх, врезать бы
ему с радости по макушке, да не получится, слишком уж макушка высоко.
С «новой» невесткой, смутившейся до крайности, говорить не получается. Растерявшись,
Михаил не находит, что и сказать. Это же надо ещё как-то переварить. Он уже представляет, как
рассказывает про новость Марусе, мыслями он уже дома, и для разговора здесь его остаётся не
много.
– Вон, видишь, в каком она халате, – говорит Роман, – ну и наряжают их тут. .
Роману неловко за жену. Не ожидая такого гостя, она не прибрана, не привлекательна. Неловко
и Смугляне. И отца своего мужа она не понимает – чего это он такой, вроде, как плаксивый
немного? Или выпили уже изрядно?
По дороге назад Роман всё пытается заглянуть отцу в лицо, чтобы понять, понравилась ему
Нина или нет, но отец молчит, думая о своём.
– А вот интересно, – говорит он наконец, – кто будет: парень или девка? Маруся бы сразу, по
одному виду определила.
Вечером дома они продолжают своё небольшое застолье.
– Ну что, сына, – говорит Михаил, всё ещё растроганный новостью о будущем внуке или внучке,
– я бы погостил у тебя ещё, да мне домой ехать надо. Значит, завтра утром и поеду.
– Да ты что! – с огорчением восклицает Роман. – Куда торопишься-то?
– Не могу: без меня на ферме удои упадут.
Роман смеётся:
– Но ты-то здесь при чём? Доят-то коров.
– Запьют доярки, да и всё. За ними же смотреть-то счас некому.
Садясь следующим утром на поезд, Огарыш уже на все сто процентов уверен в решении сына
вернуться домой.
– Ну ладно, ты думай давай, – тем не менее говорит он, пожимая руку на прощание.
– Ладно, подумаю, – с достоинством повторяет Роман вчерашний ответ.
Вообще-то, у них выходит хорошая мужская игра в достоинство, которая, похоже, нравится
обоим. В конце концов, они оба мужчины: отец и сын. *9
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Чёрная волна
Жизненные удары бывают разной силы. Удар, выпавший Роману Мерцалову, достаётся не
многим.
В дом входит почтальонша, на этот раз пожилая женщина в синем форменном пальто. Роман,
отложив книгу, настороженно поднимается навстречу. Она уточняет его фамилию и сообщает:
– Вам телеграмма.
Разлинованную бумажку она держит в руке, Роман тянется взять её, но почтальонша, как-то уж
слишком резко отдёргивает листок и просит сначала расписаться о получении в тетради. И уже от
этой её излишней опасливости, от настаивания именно на этой последовательности действий
Роман чувствует холодок по спине. Почтальонша делает так, именно потому что она опытная, а
260
ещё потому что знает содержание телеграммы. И тут Роман снова слышит какой-то напряжённый
гул воздуха, сгущение пространства. Что это такое ему понятно сразу. Это снова Судьба,
очередной её прилив. Только ничего радостного он в этот раз, кажется, не несёт.
Отдав листок телеграммы, почтальонша тут же уходит, будто исчезает, не слышно даже –
стукнула ли она дверью? Роман остаётся один в пустом доме. Сначала садится за стол, где лежит
открытая книга. На форменном бланке приклеены бумажные ленточки со словами: «БОЛЬШОЕ
НЕСЧАСТЬЕ ПРИЕЗЖАЙ ТЧК МАТВЕЙ ТЧК». И это всё. Кто такой Матвей – понятно, но что такое
может стрястись там, в его Пылёвке, если телеграмму даёт не отец или мать, а сосед, да ещё
подписываясь своим именем, то есть, давая известие лишь от себя?
Роман слышит, как в напряжённой, гудящей тишине дома из умывальника в тазик изредка
капает вода. В доме всё то же, что было здесь в течение минувшего года. Но никаких, а тем более
подобных телеграмм за это время не приходило. Роман не понимает, сколько времени он недвижно
глядит в окно на речку надёжно заглушенную льдом и снегом. Момент какой-то странный,
дребезжащий: сейчас, когда всё как будто бы спокойно, для него в этом мире уже есть что-то
страшное. Только он это страшное не знает. Но хочет знать. Или не хочет? Не важно: хочет или не
хочет – надо. Надо знать. За пять минут неподвижности вокруг ничего не происходит, никакая
информация просто так из воздуха не втекает. Но сердце уже стиснуто холодной лапой страха
инеопределённости. Откуда этот острый холод? Лишь от нескольких слов в телеграмме с
печатными прыгающими буковками? Лапа сжимается туже и туже. Ещё несколько минут назад
была полная безмятежность с обыденной неосознанностью момента и книга с литературными
произведениями античности. А теперь всё сорвано. Точнее, реально-то сорвано уже давно, только
он об этом не знал. Но
