Выйдя из горницы, Савва немного замешкался в сенях.
– Рано чаду нашему покидать родительский кров, – донесся до его ушей тихий голос матери. – Оженим его, и пущай плывет родимый следующим летом.
Изумленный Савва замер на месте. Прежде мать никогда не перечила отцу, и если она посмела спорить, значит, у нее есть на это важные причины.
– Летом раньше, летом позже, что от того переменится? – раздраженно отозвался Фома. – Чего ты вдруг закудахтала?
– На душе у меня тяжко. Давеча я во сне видала, будто уносит от нас Саввушку конь вороной. Хочу крикнуть, остеречь сынка, но язык онемел; побежала бы следом да руки и ноги отсохли. А жеребец оборачивается и хитро так ухмыляется. Тут-то меня словно обухом по башке стукнуло: «Не конь вовсе мое чадо везет, а сам лукавый дите у нас забирает!» Вот я и страшусь…
Фома оборвал жену:
– От худых снов да бесовских наваждений защитит лишь Господь. Молись за сына!
– Как бы Саввушке опосля домашних строгостей воля сладкой не показалась, – упрямилась Матрена. – Когда у человека есть жена, он повязан, а холостой может в гульбу пуститься.
– В гульбу кидаются и женатые, коли они греха с малолетства набрались. Саввушка же наш взращен в страхе Божьем. Ну, а оступится он ненароком, так старик Гордей сумеет его поправить.
Савве захотелось чихнуть, и он отошел на цыпочках от двери. Поднимаясь по лестнице к себе, юноша разочарованно думал о том, что отец не отпускает его в дальний путь одного, а приставляет к нему своего верного пса Гордея, и старик наверняка будет следить за каждым шагом хозяйского сына.
Когда Савва вернулся одетый в большую горницу, он застал там только девку Ольгуньку, выметавшую отовсюду пылинки. Родители старательно блюли нравственность сына, и потому до недавнего времени не держали в доме молодой женской прислуги. Лишь полгода тому назад Матрена решилась приветить бедную сироту, походившую лицом на рябую жабу, а станом на свинью. Тем ни менее, хотя девица и была страшной с виду, Савва поглядывал на нее с вожделением (разумеется, если рядом не было родителей), ибо других женщин он почти не видел. Сама Ольгунька наедине с хозяйским сыном совершенно преображалась: в ее лице появлялось довольство, движения необъятного тела становились плавными, а маленькие глазки лучились. Вот и сейчас девка старательно носила свои окорока вокруг исходящего слюной юноши.
Неожиданно в горницу вошел хозяин. Ольгунька мгновенно закончила уборку и убралась прочь, а Савва покраснел, как будто его застали за чем-то постыдным. Обычно Фома был наблюдательным, но на сей раз его одолевали какие-то заботы, из-за чего он не обратил внимание на смущение сына.
– Пойдем! – позвал отец Савву.
Они направились в лавки. Купец шагал уверенно, сын семенил за ним мелкой, суетливой походкой.
Утро выдалось хмурым. Густые облака заволокли все небо, не давая пробиться даже крохотному солнечному лучику. Но несмотря на такую невеселую погоду, у Саввы поднялось настроение, потому что его радовали приметы весны: подтаявший снег, свисающие с крыш домов и навесов над воротами сосульки, звонко поскрипывающие под ногами льдинки.
Лавки купца Грудицына находились неподалеку от пристани. Савве очень нравилось это место, откуда просматривалась Волга и был виден белокаменный кремль. Юноша было залюбовался любимыми красотами, но на него тут же накричал отец:
– Ты чего гляделками своими ищешь? Чай, барыша там не видно! И в кого ты, Савка, таким уродился? Все глядишь куда-то да о чем-то помышляешь, когда надобно делами заниматься!
Савва весь сжался, опустил голову и направился вслед за отцом в лавку, где их уже ждал Ибрагим – немолодой, подвижный татарин, занимающийся поставкой в Казань сибирских мехов. Сразу же возник спор о цене товара: Фома попытался уличить «нехристя» в нечестности, но Ибрагим, как человек бывалый, умело опровергал все обвинения.
А Савва тем временем размечтался о том, как он хотя бы недолго поживет без надзора своего строгого родителя. К действительности его вернул скрип отворяемой двери. В лавку вошел дворянин Алексей Аипов – юноша лет семнадцати, невысокий, но крепко сложенный. Смуглота, широкие скулы и миндалевидные черные глаза указывали на его принадлежность к татарской нации, но одет он был не по-татарски: в лихо заломленную тулью4, небрежно наброшенную на плечи кунью шубу с узорчатым подкладом и ярко-зеленый кафтан. А на ногах у Аипова сверкали алые сапоги на высоких каблуках. Глядя на этого разряженного посетителя, Савва вспомнил заморскую птицу попугая, подаренного казанскому воеводе одним бухарским купцом.
Аиповы были татарами, принявшими православие после завоевания Казани Иваном Грозным и получившими за это всяческие привилегии. Поменяв веру, они порядком обрусели, хотя от привычек и образа жизни своих предков так до конца и не отказались.
Юный Аипов окинул Фому снисходительным взглядом, а на Савву и Ибрагима вовсе не обратил внимания, словно их и не было.
Купец Грудицын засуетился:
– Чего угодно Алексею Ивановичу?
– Люди сказывают, – заговорил Аипов высокомерным тоном, – что ты, Фома, собрался в Персию.
– Собрался, родимый! – подтвердил Фома. – Собрался, милостивец! Лед с Волги сойдет, и я поплыву!
– Привези мне оттоль саблю, и чтобы подобной сабли ни у кого в нашем государстве не было. Следующим летом отец отпустит меня на цареву службу, и я желаю всех в Москве удивить.
«Удивлять надобно умением», – раздраженно подумал Савва.
Фома угодливо улыбнулся.
– Понятное дело! Чем же еще удивлять на царской службе? Привезу я тебе невиданную саблю, Алексей Иванович, обязательно привезу. Как насчет цены?..
Молодой дворянин горделиво прервал купца:
– Мой отец любую цену заплатит, лишь бы товар ее стоил.
Он развернулся и, не попрощавшись, покинул лавку.
Вслед за Аиповым ушел и Ибрагим. Оставшись вдвоем с сыном, Фома принялся ворчать:
– Вот татарва! Один – нехристь, и все время старается надуть, другой, хоть и православный, а все одно свое нутро басурманское и нравом, и одежей выказывает.
Пока отец говорил, сын с готовностью кивал, старательно скрывая свою зависть к Аипову. Эх, если бы он, Савва, был не купеческим, а боярским сыном, или хотя бы дворянином! Как это здорово не помышлять о барышах, носить красивую одежду и иметь хорошее оружие! А главное – ни один даже самый богатый торговый человек не добьется к себе такого уважения, каким пользуется любой из мужей боярского и дворянского сословий.
Глава 2
Соблазн
Купец Грудицын редко отказывался от своих затей. Чтобы это случилось нужны были более веские основания, чем страхи жены, поэтому, как Матрена не молила мужа подождать годик с приобщением сына к делу, Фома не пожелал ей угодить. И вот, едва успел растаять лед, как Савва отправился на одном из судов отца в первое свое путешествие. Нагруженный товарами учан5 поплыл по Волге, а затем свернул на Каму, держа путь к Соликамску. Погода была великолепная: светило яркое солнце, и дул попутный весенний ветер.
– Вот благодать! – радовался Гордей. – Господь благословляет тебя, Саввушка, на дело отцово и меня вместе с тобой.
Сказал старик и словно сглазил себя: на третий день плаванья занемог он так, что пришлось Савве остановиться в оказавшемся на их пути селе. Всю ночь Гордей пролежал в беспамятстве и к утру испустил дух. Савва похоронил старого слугу и даже поплакал на его могиле (все-таки Гордей двадцать лет прожил в их доме), но в душе испытал облегчение. Теперь следить за юношей было некому, и он мог хотя бы на время стать по-настоящему свободным.
Савва поплыл дальше. Имя купца Грудицына служило хорошим поручительством, и товары легко продавались. На пути в Соликамск Савва выполнил почти все поручения отца. Оставалось ему лишь заехать в принадлежащий купцам Строгановым Орел-городок, где проживал постоянный покупатель Фомы Грудицына, лавочник Бажен Второй.
Как только учан пристал около полудня к берегу, Савва велел слугам охранять товар, а сам отправился искать постоялый двор. От пристани юноша дошел до деревянного храма с шатровым куполом и, обогнув его, оказался на улице, где были только небольшие дворы с избами. Между оградами бродили гуси и гонялись за курами ошалевшие от весны петухи. В самой глубокой луже лежала огромная свинья.
Савва приблизился к дремавшему на завалинке старику.
– Желаю здравия, отец!
– Здравствуй, сынок! – доброжелательно откликнулся дед, открыв глаза.
– Где у вас тут постоялый двор?
– Ты, милок, не туда гуляешь. Тебе надобно было у храма Успения свернуть к торгу.
– Не приметил я торга. Тихо повсюду.
– Так нынче же Страстная седмица – вот и тихо.
