Тем не менее, Иоланда любила его. Она была готова сделать для него то, чего раньше не делала. Она находила, что сегодня наступила очередь женщин играть первую роль, выйти вперед, заслонить мужчин, чтобы сохранить тех в целости на тот день, когда бы они могли снова взять оружие.
Вечером, в комнате, Бриде почувствовал, что у него температура. Он горел. Время от времени ему казалось, что у него озноб. Но его не знобило. Это недуг походил на другой, признаки которого проявились уже как месяц. Ему все время казалось, что он вот-вот потеряет сознание. Он уже начинал искать глазами какую-нибудь скамейку, стул. Но, хотя от того ему не становилось легче, он так и не терял сознания.
Снаружи с неистовой силой дул мистраль. Сирокко, Мистраль, Женевская биза, – все эти страшные ветры, в конце концов, что-то отличает от ветров обыкновенных: то, что ни с того ни с сего, в доселе тихом доме, дверцы шкафов, выходящие в дворик окна, и даже предметы, казалось, укрытые, вдруг начинают дрожать.
Бриде внимал этому странному шуму. "Что делать?" – спрашивал он себя. Ему казалось, он слышал кого-то за дверью. Он не мог перестать думать о Бассоне. Это, быть может, самая неприятная из вещей, которые могут приключиться с человеком гордым, – зависеть от друга, которым ты пренебрегал, о котором никогда не думал, но которому события, вершащие наши судьбы, кажется, вытянули лучший жребий.
Бриде, наконец, заснул. На следующее утро он сидел в поезде.
Глава 2
Приемная Поля Бассона занимала в отеле Целестин комнату в два окна, на которых висели белые кисейные занавески. Поль Бассон уже месяц занимал пост при Главном управлении Национальной полиции. Когда Бриде вошел, тот встал, чтобы пожать руку старому товарищу по журналистской учебе.
Бриде испытал то смущение, которое доставляет нам встреча с человеком, который когда-то находился в равной с тобой зависимости, а ныне стал деятельным и влиятельным. На столе не было ни листка бумаги, ни папки, но стоял, в хрустальной вазе, букет оранжерейных гвоздик. Бриде сел в кресло. В юности Бассон никогда не украшал своей комнаты, а теперь воздух полицейской приемной наполнял аромат цветов. Эта деталь говорила о внутреннем беспокойстве.
– Я пришел повидаться, – сказал Бриде, – чтобы попросить у тебя помощи.
– Это вполне естественно. Чем занимаешься?
– Да так, ничего особенного.
Бассон поглядел через окно на зеленевшие деревья парка. Никто бы не сказал, что перемирие продолжалось всего четыре месяца. Словно мужественный вдовец, он построил свою жизнь заново. Этот дом был еще совсем новым. В нем он чувствовал себя немного как на выставке в канун ее торжественного открытия. Это было естественным после столь большого горя.
– Дело вот в чем, – сказал Бриде. – Я хочу служить своей родине. Я хочу быть полезным. Маршал взял наше будущее в свои руки. Мы не имеем более права задаваться вопросом, любим мы или нет того, кто повел нас за собой. Надо принимать его таким, какой он есть. Что касается меня, то я убежден, что Петен спасет нас всех.
В этот момент лицо Бассона совершенно неожиданно выразило неудовольствие. Он бессвязно пробормотал два-три слова, замолк и, наконец, очень сухо сказал:
– Не говори о Маршале.
Бриде с удивлением посмотрел на него.
– Почему?
– Это тот совет, который я могу тебе дать. Никогда не говори о Маршале. Никогда не говори, что надо идти за ним. Иначе подумают, что ты против него. И это мне будет очень неприятно.
Бриде понял, что допустил оплошность. С того момента, как он пошел на встречу с Бассоном, само собой разумелось, что он был за правительство. Всякое объяснение было лишним и принимало характер оправдания.
Бассон сел за стол.
– Что ты хочешь от меня? – спросил он, как если бы ничего не произошло.
– Я уже не знаю, как тебе и сказать… Я не хотел сказать ничего плохого…
– Оставим это, прошу тебя. Что ты хочешь от меня?
– Я тебе сказал, что хочу служить своей стране. Я подумал, что мог бы, например, отправиться в Марокко, чтобы, так сказать, укреплять связи между метрополией и империей.
– Почему же "так сказать"?
– Не знаю. Укреплять связи – это банальное выражение. "Так сказать" – тебе режет слух?
– И почему именно в Марокко?
– В Марокко – или еще куда. Мне без разницы.
– Ты хочешь уехать?
– Нет. Просто у меня сложилось впечатление, что здесь я не нужен.
– Ты ошибаешься. Ты можешь быть очень полезен. Перед нами стоят великие задачи. Нас никогда не будет слишком много для того, чтобы строить новую Францию.
– Я согласен с тобой.
– Ты! Согласен со мной!
– Да.
Бассон посмотрел на Бриде, как священник глядит на актера кабаре.
– Я и не знал, что тебя так беспокоит будущее родины, – продолжил Бассон.
– Раньше – нет, но произошли события, которые меня изменили.
– Стало быть, ты хочешь строить новую Францию!
– Я хочу сделать то, что могу.
– Ты по сути дела и не знаешь, что хочешь сделать.
– Может быть, ты и прав…
– Но одно ты знаешь: это то, что ты хочешь покинуть Францию.
– Нет.
– Ты сам только что это сказал.
– Я сказал, что хотел служить своей стране.
Бассон держал в руке карандаш. Он выводил на конверте буквы. Во время разговора он, казалось, был всецело поглощен своим занятием.
– Ты действительно хочешь служить своей стране?
– Ну конечно. Иначе я бы не пришел к тебе. Я жил бы себе спокойно в Берри у своей мамы.
Бассона, казалось, сразил этот аргумент.
– Значит, ты хочешь уехать!
– Я полагаю, что это в интересах правительства командировать в колонии надежных людей.
Бассон рисовал.
– А Иоланда?
– Она в Лионе. Мы оба в Лионе. Я тебе уже говорил.
– Она поедет с тобой?
– О, нет, не думаю. Ты знаешь, что у нее магазин. Она хочет вернуться в Париж.
– А ты, ты не хочешь?
Бриде понял, что снова должен врать.
– Я, наверное, так и поступлю, если мне надоест у матери и если я не уеду.
– Не пойму, отчего ты не работаешь в газетах. Они как раз все сейчас в Лионе.
Произнося эти слова, Бассон несколько раз сожмурил глаза, как будто они у него болели.
– Да мне как-то противно, – сказал Бриде. – Все эти газеты ведут двойную игру.
В первый раз Бассон поднял голову.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросил он.
Бриде не осмелился заговорить о Маршале.
– Они говорят не от чистого сердца, – ответил он.
– Ты хочешь сказать, что они только притворяются, что они за нас, а на самом деле – нет.
– Вот именно.
– И тебе это противно?
– Естественно. Иначе я не был бы в твоем кабинете.
– Тебе и вправду это противно?
– Я только что тебе это сказал.
Бриде почувствовал себя неловко. Он огляделся кругом. Можно ли было прямо сейчас взять и уйти? Этот кабинет, разве это не кабинет начальника полиции? Бассон – был ли он и в самом деле другом?
– В Марокко, значит, хочешь поехать? – спросил последний.
– Да, хочу поехать в Марокко, – отвечал Бриде, не думая о том, что говорит.
Не должен ли он сказать еще более откровенно, прямо сейчас, что он за Петена? Его остановило замечание Бассона. Он чувствовал, что слова здесь не имели ровно никакого веса. Это походило чем-то на трибунал. И все же следовало расставить точки над i.
– Ты мне только что говорил, – продолжил Бриде, – что тебе неприятно, когда я говорю о Петене. Но ты забываешь, что мы с тобой давно не виделись. Ты не знаешь, что я думаю. И я хочу, чтобы ты знал.
Бассон улыбнулся.
– Я вижу, ты нервничаешь.
– Есть с чего. Похоже, ты сомневаешься во мне.
– Я? Сомневаюсь в тебе? Тебе это кажется. Ты прекрасно понимаешь, что если бы я имел хоть малейшее сомнение в твоей искренности, ты не сидел бы здесь, в моем кабинете.
Бриде почувствовал, что у него сжало под ложечкой. Инстинктивно, он улыбнулся в ответ.
– Ты прав. Я нервничаю. У меня было столько неприятностей.
Бассон встал. Словно бы собираясь уходить, он положил в карман сигареты с зажигалкой. Потом он снова сел. Тогда встал Бриде.
– Не уходи так сразу, сказал Бассон. – мне нужно сказать тебе что-то важное.
Бриде снова сел. Он смотрел на своего друга с некоторым беспокойством.
– Что-то очень-очень важное, – продолжил Бассон.
– Что же? – спросил Бриде.
– Я хочу дать тебе один совет, дружеский совет.
– Ты хочешь дать мне совет?
– Да. И совет этот такой: будь осторожен.
Бриде почувствовал горький привкус во рту.
– Почему? – спросил он, притворяясь глубоко удивленным.
– Я повторяю: будь осторожен.
– Но почему?
– Будь осторожен, и не строй из себя идиота.
– Мне что-то угрожает?
– Ты влипнешь в историю.
– Я?
– Да, ты.
