он теперь под другой фамилией орудует. Антропов говорил.
По сторонам дороги начался мелкий березник. Справа в березнике паслось большое стадо рогатого скота. Тучные ходили коровы и быки, еле сгибая шеи.
— Это вот всё одного буржуя стадо, — сказал малец, — полковника Зелинского.
— Не было по Сибири помещиков — так обзавелись теперь, — сказал бородач. — Стало быть, на это обзаведенье и вышибают с нас подати…
Пасли стадо два пленных австрийца, оба в истрепанных серых мундирах.
— Небось картузный курят, — оглядел бородач пастухов. — Чехи вот тоже пленные были, а теперь господа первый сорт. Они-то и схлопотали нам царя-Колчака. — Бородач круто повернулся к парнишке. — Так, говоришь, в тайге орудует теперь папаша? — спросил его.
— Да нет, — протянул малец, — не я это говорю… Антропов говорит…
Город уже совсем скрылся. Только крыши казарм виднелись позади.
— У нас по одному парню четыре года панихиду служили, — точно вспомнил мужик, — похоронная пришла с фронту…
— А он жив вернулся?
— Нет, не вернулся — во Франции живет. Женился там и хозяйством обзавелся.
— Нет, — сказал малец, — тятьке не уехать в другое государство. Не иначе как в тайге он.
Бородач задергал вожжами.
Впереди без конца тянулся окопанный по обе стороны тракт. У самой дороги торчал перевитый бело-черной краской верстовой столб.
Малец точно спохватился:
— А как тебя, дядя, зовут?
— Зовут Зовуткой, а поп окрестил Трофимом, — ответил мужик.
— А меня Алешкой зовут.
Бородач чаще задергал вожжами и хлестнул клячу.
— Вот те, Олешка, и Еркутский тракт.
Глава II
Загадка «Кабы я встала, так бы небо достала» будто от Иркутского тракта идет. Ох и тянется эта дорога, тянется этот тракт. От города Томска до самого Иркутска тянется. Может, за Иркутск, до Маньчжурии доходит…
Кто только не ездил, пешком не ходил по Иркутскому тракту! Особо когда еще не было чугунки.
По первости наезжали тут в таежные дебри к старожилам проныры купцы. Туго набивали они карманы на ситцах и пуховых шалях, но немало и полегло их тогда. Сказывают так: заедет купец на ночь к старожилу, начнет хозяин потчевать гостя чаем. К чаю нарежет кеты соленой, а вилки не положит.
— С ножа у нас кушают.
Возьмет купец нож, подобно хозяину и наткнет кусочек кеты. Хозяйка тут же присударкивает:
— Кушайте на здоровье, досыта!
Только успеет купец принять с ножа в рот кету, а хозяин с размаху как даст по ручке ножа…
Потом свезет гостя на заимку. Пролежит он до весны в снегу, а весной его закопают.
Немало торили Иркутский тракт и каторжники. Большими партиями шли они к Иркутску, к Александровскому централу. Шли под тягучую музыку, под звон кандалов и как смертное причитание тянули хором песню милосердную:
Смилосердуйтесь над нами,
Не забудьте усталых странников,
Не забудьте арестантиков!
Дайте хлеба нам, помогите нам,
Помогите нам, бедным и неимущим!
Смилосердуйтесь, батюшки,
Смилосердуйтесь, матушки,
Над заключенными!
За стенами и решетками,
За замками и засовами
Томимся мы, бедные.
Вдали от отца и матери,
Вдали от друзей и товарищей
Мы, бедные арестантики…
Смилосердуйтесь над нами!
Торили Иркутский тракт и переселенцы. На лошадях, со всем скарбом и детьми тысячи верст продвигались они к приглядному месту.
А тут незадолго до проведения чугунки проехал по тракту на Дальний Восток цесаревич Николай Романов. И память оставил он о себе: крест у Семилужков, крест у Халдеевой, у Ешима часовня. Сказывают, где ни сходил по надобе цесаревич с кареты, всюду кресты да часовни потом поставили.
— Прямо светопреставленье тут было, — говорит Трофим Алешке. — Понаехало урядников этих пропасть. Едут верхами наперед кареты и на версту гонят с тракта встречных и поперечных…
— Лошади небось иноходцы были? — спрашивает Алешка.
— Известно… Не чета нашим.
Трофимова кляча хвостом и гривой отбивается от паутов и слепней. Шлея сбилась набок, и на месте, где она была, остался мыльно-потный след.
— Днем паут, — говорит Трофим, — ночью комар, никогда летом покою нет скотине.
Тут закачало, затрясло Алешку: рытвины в колее попались по самые оси.
— Царева карета небось на рессорах была? — спрашивает Алешка.
— Рессоры рессорами, да и тракт-то — за месяц до проезда цесаревича согнали со всей округи сюда мужиков. Месяц скоблили да трамбовали…
Отъехали Трофим и Алешка всего только верст двадцать от города, но, видать, здорово утомился Алешка. Притулился головой на узелок и посапывает.
— Покурим, что ли? — говорит Трофим.
Алешка не отзывается.
— Ну поспи — пристал небось.
На выезде из семилуженской поскотины нагнал их гоньбовой. Молодой ямщик ухарем сидел на облучке. В ходке, развалившись, покачивались ардашевский старшина Данила Хоромных и волостной писарь. Невдомек было Трофиму картуз приподнять, сразу о своем:
— Как насчет мобилизации?
Старшина даже головы не повернул.
— Фуражку бы снял. С начальством разговариваешь, — строго сказал он Трофиму.
Спохватился Трофим, ловко сбил с головы картуз.
— Извините, так что виноват! — крикнул он.
Но ходок с начальством прокатил уже мимо. Сквозь пыль виднелись только фуражка старшины и шляпа писаря.
— Задачливы стали, — махнул рукой Трофим.
Свой же деревенский мужик Данила Хоромных, а поди попробуй стать с ним в обхождении на равную ногу. Понятно, видный он в селе богатей, надо бы оказать почтение, но не умел Трофим… А может, и не хотел.
У Халдеевской грани вышел из березника на тракт старик один. Заморенный на вид, с котомкой на спине, в меховой шапке-татарке.
— Покурить бы, земляк, — сказал он, юрко сторонясь с дороги.
Потом приноровился было сесть на телегу, но, глянув на клячу, зашагал рядом.
— А не жарко тебе? — кнутовищем показал Трофим на шапку-татарку старика.
— В Иркутск вот пробираюсь, — не в ответ сказал старик, — одного сына тут прикантрамили, другой в Иркутске того же дожидается, в тюрьме.
Трофим полез в карман за кисетом.
— Да, хорошего мало, — вздохнул он и сунул старику кисет. — Податями да недоимками наготово задавили. К тому же и кабинетские земли приказ обратно отобрать… Раз только и посеяли… попользовались при Советской власти.
— Чего тут, — сказал старик, торопливо закручивая цигарку, — всё отберут…
Трофим соскочил с телеги, зашагал рядом со стариком.
— Да как ни гни они нашего брата, а не устоять им. Не-ет, — протянул старик, — ни за что не устоять…
Говорил старик с азартом, точно его не один Трофим слушал, а толпа целая.
— Раз они не по пути пошли, хана им… Вот помянешь меня потом. Каюк им будет!
Под азарт старика приободрился Трофим, веселей зашагал.
— Ладно бы, — сказал он, — а то у меня
