с самого детства. Даже во сне он продолжал сознавать, какие это приятные для человека минуты, и молил судьбу, чтобы она их продлила. Не очень-то откровенный со своими подчиненными, здесь он как-то в столовой поделился с ними: самый сладкий сон не после обеда, как считают некоторые, а перед завтраком… Но тут же спохватился и начал предупреждать:
— Только не будем, товарищи, размагничиваться! Солдат и в мирное время — на войне! Особенно за границей.
— Понятно, товарищ майор, — вполне серьезно отозвался на это заместитель комбата капитан Густов.
— На том стояли и стоять будут инженерные войска! — поддержал начальник штаба Дима Полонский, которого не всегда поймешь: серьезно он говорит или подшучивает.
Замполит батальона капитан Вербовой, который редко бывал несерьезным и не любил много разговаривать, понимающе и утвердительно кивнул.
А помощник комбата по материальному обеспечению старший лейтенант Роненсон склонил голову набок, развел руками и выразительно посмотрел на дверь, которая вела из столовой в кухню.
— Если говорить о бдительности, товарищ майор, то пора бы нам уже распрощаться с нашей фрау… — сказал он.
И увидел в ответ неприкрыто сердитые, даже угрожающие взгляды Полонского и Густова. Комбат же просто-напросто «не услышал» своего помощника. У майора замечалась иногда такая славная манера: он слушал подчиненного, прямо глядя в глаза, и в то же время как будто не видел и не слышал его. Это означало, что предложение или соображение подчиненного не принимается.
Роненсон не стал продолжать.
И вошла тем временем сама фрау Гертруда Винкель, кухарка, Слегка улыбающаяся, немного торжественная, в накрахмаленном передничке, она приступила к исполнению своего привычного утреннего ритуала — поочередно подходила к «господам офицерам» с левой стороны и неторопливо, с официантским изяществом наполняла их тарелки. Вообще все ее движения и перемещения по столовой отличались своеобразным изяществом и грациозностью. Возможно, была во всем этом и некоторая нарочитость, этакое кухонное щегольство «лучшей в мире» (читай — немецкой) домохозяйки, а может, и самое банальное желание показать себя с лучшей стороны и таким образом сохранить за собой сытное место.
Фрау Гертруда Винкель появилась у саперов в тот самый день девятого мая, когда они здесь остановились. Еще накануне они, вместе со всей своей Н-ской Славгородской стрелковой дивизией, на всех парах неслись вдоль побережья Балтийского моря в район севернее Берлина. Сильно задержавшись под Данцигом, где оставалась недобитая привисленская группировка немцев, славгородцы спешили хоть немного повоевать в «районе Берлина», чтобы потом можно было с гордостью называть этот район в своих рассказах о войне. Но в дороге их застала Победа. Был получен радиоприказ: «Остановиться!» На первом же перекрестке штаб дивизии, подчиненные ему спецподразделения, и саперный батальон в их числе, свернули в сторону и оказались в Гроссдорфе. Надо было праздновать Победу. А передовая группа саперов — штаб батальона и взвод инженерной разведки — оказалась без кухни: она застряла где-то в дороге.
Тогда-то и вступил в дом Гертруды Винкель долговязый русский солдат с пузатеньким автоматом. Фрау Винкель едва успела отослать на чердак, в тайничок, свою племянницу Кристину, чтобы она не попадалась на глаза.
— Вы Гертруда Винкель? — спросил солдат.
— Да, это я, — отвечала фрау Винкель, несколько задерживая продвижение солдата внутрь дома.
— Собирайтесь, — сказал солдат.
— Куда?
— Со мной.
Фрау Винкель остановилась, посмотрела на солдата. Ей вдруг подумалось, что парень этот из бывших «восточных рабочих», потому и разговаривает по-немецки. Значит, не остается ждать ничего хорошего.
— Шиссен, я? — спросила она, предельно упрощая фразу, как невольно поступают все люди, разговаривая с чужеземцем. Дескать, ты поведешь меня расстреливать, да?
Солдат ухмыльнулся и прислонил свое длинное тело к стене.
— Испугалась, фрау?
— Нет, я не боюсь, — поспешила она ответить со всем возможным достоинством. — Но я должна знать, как мне одеться.
— Сойдет и так, — сказал долговязый. — Пошли!
На улице у него стоял немецкий мотоцикл, и, когда они оба — солдат и фрау — уселись на свои места, солдат рывком включил скорость, и у фрау Винкель безжизненно мотнулась назад голова. Все равно как чужая.
Солдат привез ее в дом бывшего хозяина пекарни, уехавшего на запад, и оставил на кухне. Это была хорошая, просторная кухня в хорошем немецком доме. Здесь жила большая до войны и немного поредевшая во время войны семья, росли красивые дети. Прямо через дорогу была — и оставалась — пекарня, хорошо налаженное предприятие, которое и сегодня продолжало действовать, обеспечивая гроссдорфцев хлебом. Там и теперь работали те же французские пекари, что при хозяине, только подчинялись уже русскому военному коменданту, хромому и крикливому, но, кажется, не очень злому…
Оставшись в кухне одна, фрау Винкель подумала о побеге. Она хорошо знала сад герра пекаря и знала, как можно через него убежать. Сердце у нее от такой мысли не просто заколотилось, а словно бы заметалось из стороны в сторону в поисках выхода и спасения. Но она все же заставила себя остаться на месте. Чему быть, того не миновать. Никуда, как видно, от н и х не денешься. Их теперь так много повсюду, как будто вся Россия переселилась сюда, в несчастную, побежденную Германию. И они, наверное, вправе поступать с н а м и как захотят: победители сами устанавливают права для себя и обязанности для побежденных…
Долговязый солдат вернулся вместе с офицером-евреем. Фрау Винкель хотела было подняться с кухонной табуретки, на которой до сих пор сидела, но почувствовала непреодолимую слабость в ногах и противную дрожь во всем теле. Больше никаких сомнений относительно своей участи у нее не оставалось. Надо было лишь призвать на помощь всю свою гордость, чтобы достойно умереть. Немцы долго умели побеждать, теперь надо уметь достойно умирать.
Ее спросили, умеет ли она готовить пищу.
— Я — немка, — отвечала она, не успев сообразить, что сегодня не очень-то выгодно гордиться принадлежностью к немецкой расе.
— Я вижу, что не француженка, — чуть насмешливо отозвался офицер, и долговязый солдат перевел его слова тоже как будто с усмешкой. — Но не в этом дело, — продолжал офицер говорить, а солдат — переводить. — Военный комендант рекомендовал вас как честную немку.
