и третий человек, голос которого первым двоим был хорошо знаком. Это вошел комбат Теленков. — Такой шум подняли!
— По молодости лет, товарищ майор, — отвечал Полонский, возвращаясь заодно к своему стулу, чтобы уже окончательно обуться.
— Отогни, отогни! — то ли приказал, то ли посоветовал комбат, заметив, что голенища сапог Полонского щегольски отвернуты сверху. — Не хватало еще начальнику штаба нарушать форму одежды.
Сам майор был в своей парадной портупее, которая сохранилась у него еще с довоенных времен. И портупея, и ремень, и пистолетная кобура — все у него было особо добротное, из той первосортной поскрипывающей кожи, которая отпускается на военные нужды только в мирное время, когда армия не столь многочисленна. Комбат достал из чемодана это свое «кадровое» снаряжение в День Победы и с тех пор появлялся только в нем, как бы утверждая тем самым, что в армии наступает или скоро наступит новая эпоха. Снова пришло время кадровых, то есть настоящих, профессиональных военных. Их будет меньше, но зато они будут заметнее.
— Как там насчет завтрака? — полюбопытствовал майор, утихомирив своих «мальчишек».
— Скоро будет готов, товарищ майор, — доложил Густов.
— Побыстрей бы нам отработать это упражнение, а то, я слышал, Горынин собирается нас проведать.
— Вот мы и угостим его хорошим завтраком, — сказал Полонский.
— Как бы он не угостил нас выговором, — заметил майор.
— Начальству это ничего не стоит, — подтвердил Полонский с некоторым намеком. — Что большому, что маленькому.
Майор посмотрел на своего начштаба со снисходительным осуждением и направился к двери.
— Пошли завтракать!
3
Дивизионный инженер подполковник Горынин, непосредственный начальник саперов, подоспел как раз к завтраку, когда все уже сидели за столом в гурманском ожидании, а фрау Гертруда в своем накрахмаленном передничке, с почти молитвенным выражением на лице вносила заказанные Густовым «Гроссдорфкотлетен». Комбат при появлении Горынина дисциплинированно поднялся и вышел навстречу.
— Прошу к столу, Андрей Всеволодович!
— Ну что ж, не откажусь, — покосился Горынин на котлеты, затем на фрау Гертруду. — Я вижу, не зря говорят про здешнюю кухню.
И сел за стол на предложенное ему место.
Высокий, худощавый, с небольшой сединой в темных волосах, с крупным родимым пятном на щеке возле уха, Горынин сразу становился заметным в любом обществе. Сам он отнюдь не стремился к этому, но как-то уж так получалось. А здесь, у саперов, он был еще и старшим начальником, от которого подчиненные всегда чего-нибудь ждут — указания или замечания, шутки или похвалы. Так что завтрак начался чуть ли не в полном молчании.
Саперы не очень-то боялись своего дивинженера, который не бывал с ними ни слишком строг, ни придирчив. Но он оставался пока что и не слишком доступным для них, не слишком понятным. Он пришел в дивизию со славой «штрафника». Перед этим он командовал орденоносным фронтовым понтонным батальоном, — и славно командовал! — но после одного ЧП на переправе прибыл с понижением в стрелковую дивизию. ЧП состояло в том, что во время переправы один танк свалился в воду и мост разомкнулся. Экипаж танка погиб. Некоторые очевидцы утверждали, что виноват был механик-водитель танка, не сумевший справиться с управлением, но сам Горынин на суде сказал будто бы так: «Его теперь не спросишь — и с него не спросишь».
Славгородцы без восторга встретили Горынина еще и потому, что здесь уже был подготовлен и представлен на должность дивизионного инженера свой человек — из тех проверенных в деле «старичков», что протопали вместе со своей непромокаемой, «дважды болотной» дивизией от самого Волхова. Это был майор Теленков, нынешний командир саперного батальона, так, между прочим, и оставшийся без повышения. Пожалуй, он помнил об этом еще и сегодня.
Не прошло здесь незамеченным и еще одно обстоятельство. Вслед за Горыниным из далекого и сравнительно спокойного фронтового госпиталя пришла в дивизионный медсанбат молодая строгая женщина, капитан медицинской службы Завьялова Ксения Владимировна. В первый же день она встретилась с Горыниным, и стало в общем-то ясно, что она добровольно последовала сюда за своим «штрафником». Вначале это даже как-то возвысило Горынина в глазах штабистов. Но затем нашлись дотошные люди, которые заглянули в личное дело нового дивинжа и установили, что он давно женат, имеет двух дочерей, что семья его живет далеко в тылу, в Тамбове, получая от Горынина деньги по аттестату. Тут отношение к новичку снова изменилось.
Он, конечно, все это замечал и чувствовал. Однако ни объясняться, ни оправдываться не собирался. И он, и Ксения Владимировна продолжали открыто встречаться, как будто их совершенно не интересовало мнение новых сослуживцев. Использовалась всякая передышка между боями, а иногда они виделись и во время боев, если Горынину удавалось приехать в дивизионные тылы. Медсанбатовские девчонки провели даже небольшую тайную дискуссию по этому поводу. Одни осуждали смелых любовников, другие проявляли терпимость, понимая, что война — штука серьезная и долгая, а третьи откровенно восхищались. «Вот так и надо любить, девочки! — говорили они. — Без оглядки!» И при всякой возможности выказывали Ксении Владимировне свое уважение, составив со временем ее негласную маленькую гвардию.
Возможно, через эту гвардию стало вскоре известно, что семейные обстоятельства у Горынина на самом деле еще сложней и запутанней, чем выглядят в личном деле. Оказывается, еще до войны он фактически разошелся с женой.
Он был женат на дочери военного и по совету тестя сам тоже вступил в ряды Красной Армии после окончания строительного института. Для начала ему дали саперный взвод. Потом неожиданно назначили на роту: в те годы перемещения по службе совершались иной раз скоропалительно, без всякой предварительной подготовки. Горынин честно старался оправдывать доверие. И все шло у него хорошо, пока не случилась в роте крупная неприятность. Горынина быстренько сняли с должности и лишили командирского звания. Пришлось ему переселиться в казарму. А жена его, забрав дочку, в тот же день уехала из гарнизона в Ленинград, к своим родителям. Перед отъездом при всех заявила, что больше не считает Горынина своим мужем и уезжает от него навсегда.
Дома ее приняли. Отец будто бы пытался отговорить
