и радостно.
Грегон повернул ее к себе, обнял покрепче, потерся носом об ее носик.
– Не боишься, что скажет иначе?
– Боюсь немного. Вдруг нам суждена разлука, или прожить до последнего дня в этом замке, в отцовском плену.
– Нет-нет, этого не случится – отрицал юноша, его сердце дрогнуло, от мысли что разлука возможна – я люблю тебя Елена, я готов убить и умереть ради тебя, а если нам суждено разлучиться и ты достанешься другому, то не жить мне больше на этом свете.
– Милый мой Грегон, я тоже тебя люблю, ну так люблю, сильно-сильно – она поцеловала его, сердце девушки трепетало. Но Грегон оборвал поцелуй.
– Не выносимо так жить. Тайно встречаться, прятаться, в то время как тебя женихи добиваются. А вдруг кто-нибудь из них сумеет снести все твои уловки и силой увезет от меня. Нет. Мы сбежим. Вместе.
А баронета боялась. Уже третий раз он предлагает ей убежать, а ее пугает мысль, что воины отца их настигнут в пути, ее возвратят, а Грегона убьют. Лучше уж тайно любить, чем лишиться любимого.
– Нет, я не могу
– Не можешь или не хочешь? Действительно ли ты меня любишь?
– Люблю, люблю, всем сердцем люблю, мой милый Грегон. Я тоже… тоже жить без тебя не смогу.
– Тогда нам надо бежать. Так и меня уже под венец тянуть стали. Батька свататься ходил к соседям, за меня согласились выдать Миру.
Мира была первой красавицей деревни, а если правильно нарядить то и с самой Еленой в красоте могла бы посоперничать. Баронету испугали и огорчили мысли, что ее Грегон на другой женится. Но все же пускаться в бега она сильно боялась.
– Ох любимый, как бы я хотела убежать с тобой, но не могу, отца боюсь – призналась она – он погубит тебя, когда узнает.
– Пускай губит, я готов рисковать, и лучше уж умру сам, чем буду сердце убивать и душу мучить тоской по тебе. Не хочешь бежать, тогда я тебя украду…
Юноша целовал возлюбленную и ласкал не терпя возражений, а когда девушка растаяла полюбил ее еще раз…
* * *
На следующий день баронета встретилась с Остаханом в одном из коридоров. Гость рассматривал картины, висевшие на стенах.
– Вам нравится живопись? – поинтересовалась баронета.
– Смотря что изображено на картине… и кто ее автор – не отрываясь от созерцания ответил Остахан, а потом повернул голову, улыбнулся и кивнул – приветствую милая баронета. Вам тоже нравятся картины?
– Приветствую господин Остахан. Я люблю изящество в вещах, оно всегда приятно глазу, если это картина, скульптура или платье, а изящный слог или мелодия радуют слух. Но больше всего я люблю не созерцать, а создавать.
– Эти картины написаны вами?
– Некоторые, всего лишь три на самом деле. А еще я тку и вышиваю. Некогда во мне проснулось желание ваять скульптуры из глины, но отец не разрешил «руки в грязи марать».
– Завидую вашему герцогу.
– Ха-х! Ну что вы, господин Остахан нет никакого герцога. Я его выдумала.
– Правда? Значит у меня есть шанс.
– Ну что вы, нет. Вы же мне в… – она прервалась, на мгновение на лице отразилась тень печали, но она прикрыла ее улыбкой – К сожалению, мое сердце уже украдено.
– Надеюсь этот невероятно удачливый вор принесет вам счастье – он указал пальцем на галерею – Ваших работ только три? Мне показалось пять. Для меня легко отличить ваши работы от прочих.
– Они так ужасны!
– Нет. В них чувствуется душа.
– Ха-х! Я вам не верю, вы снова льстите.
– Я попробую угадать, найти ваши полотна. Если справлюсь – вы мне поверите?
– Поверю. Ну, а если не справитесь покажете мне что-нибудь волшебное.
– Что ж давайте, будет забавно, я согласен. Посмотрите милая баронета, та картина, на которой изображена ваза с цветами, ваша.
– Правильно.
– Я знал наверняка. Мне подсказала ваша подруга Нина – посмеиваясь признался Остахан.
– Что? Так не честно! Вы уже все знаете наперед.
– Нет, об остальных картинах она не упомянула.
– И зачем только признались?
– Сам не знаю. Мне показалось это правильным.
– За это лукавство вы будете должны мне два волшебства.
– Справедливо
– Вы можете предсказывать судьбу?
– К сожаление мне не ведомо это искусство… Перейдем к следующей картине – лес и луга на восходе солнца, такими они будут, если смотреть с высоты вашей башни.
– Самое прекрасное, что я когда-либо видела. Хотелось запечатлеть те мгновения, удержать навсегда.
– Идем к следующей, последней… Сложно. Обе эти картины подходят, но подскажите милая баронета, на портрете изображена ваша матушка.
– Все верно, это моя мама, баронесса Леда. Она отошла ко Всетворцу, когда мне было семь лет.
– Вы изобразили ее по памяти. А этот портрет и этот сад, которые я принял за ваши – это ее работы. Как же я сразу не догадался, ребенок играющий в саду это вы, а на портрете изображен ваш, еще молодой, отец. Итого пять картин, в которых я вижу секрет – три ваши и две написанные вашей матушкой.
– Вы совершенно правы. И как же вы смогли распознать наши работы среди прочих? А как отличили мои от маминых? Должно быть меня выдал стиль письма. Или нет! Признавайтесь, все же Нина вам рассказала. Все-таки вы плут и обманщик.
– Милая баронета, я любитель, не знаток, и мое зрение не так остро, чтобы различать стили. А догадаться довольно просто. Среди прочих работ сплошь баталии и причастия Всетворца, а женская душа тяготеет к прекрасному и любимому. Вы с матушкой предпочли запечатлеть то, что любите и то, что вас радует. Госпожа баронесса любила вас и любила господина барона. Вы же всем сердцем любили матушку, а природу пишите потому, что тоскуете.
– Но здесь есть и другие пейзажи помимо наших.
– Если не верите мне, спросите у самой Нины. Тем более, не только логика помогла мне сделать правильный выбор.
Он достал из подсумка трезокулос, настроил и протянул баронете. Девушка взяла чудное устройство. Остахан подвел ее к пейзажу.
– Взгляните.
Елена посмотрела сквозь стекла прибора и ахнула. Краски стали перетекать и будто зашевелились: колосья и листва стали волноваться на ветру, верхушки деревья клонились, солнечные лучи переливались, то притухая, то становясь еще ярче. Картина ожила.
Остахан подвел девушку к натюрморту. Достал из подсумка склянку, сунул в нее мизинец и вычерпнул щепотку серебристого порошка, аккуратно ссыпал его баронете на пальчик и велел положить порошок под язык. Когда Елена сделала это, нарисованные цветы стали благоухать ровно так же как благоухали, когда девушка их рисовала.
Когда Остахан подвел девушку к портрету, он не стал делать никаких чудных вещей, а велел ей просто приложить руку к раме, посмотреть в материнские глаза и слушать свое сердце. Исполнив веление девушка вздохнула сказав «Ох мамочка!» и заплакала. Но она улыбалась и тепло было у нее на сердце.
Остахан протянул ей платок и заговорил так, как
