по-английски и подчёркнуто не замечая Торренса, попрощались с Жариковым и вышли, плотно и бесшумно прикрыв за собой дверь. Жариков и Симон остались вдвоём. Какое-то время в кабинете стояла тишина, потом Симон всхлипом перевёл дыхание.
– Что ж, доктор… может… может, с вами ему и будет лучше.
Симон подобрал костыли и встал. Он старался держаться, и Жариков не мог не оценить его стараний. Быть отвергнутым… очень тяжело.
– Спокойной ночи, доктор.
– Спокойной ночи, Торренс.
Когда за Торренсом закрылась дверь, Жариков с силой потёр лицо ладонями и тяжело уронил руки на стол. Надо же такому… А ведь Торренс искренен: он действительно любит Андрея. Да, треугольник. Но неужели Андрей… да нет, разумеется, нет, Торренс просто всё воспринимает и понимает… в соответствии со своей ориентацией.
Войдя к себе в палату, Симон разделся и лёг. Обычный вечерний ритуал. Привычные до бездумности действия. Мой Бог Мой Бог, за что его так? За что? Да, он сам знает, что особой красотой не отличается, но… но всё равно он не заслужил такого…
…Настойчивый звон будильника. Он рывком откидывает одеяло и садится. Лежащий рядом навзничь мальчишка из-под опущенных пушистых ресниц следит за ним, на пухлых губах лукавая улыбка. Он смеётся и легонько пошлёпывает по чёрной лоснящейся груди.
– Вставай-вставай. Иди, свари кофе.
– Да, сэр, – радостно выдыхает негр, вскакивая на ноги.
И когда он в халате с влажными после душа волосами входит в кухню, там пахнет свежим горячим кофе, и стол у окна накрыт, и Красавчик, стоя у плиты, встречает его белозубой сверкающей улыбкой. Он завтракает и встаёт из-за стола, оставив половину кофе в кофейнике и кучу слегка надкусанных сэндвичей…
…Да, чёрт возьми! Да, доедать за другим унизительно, но таковы были правила, он не мог вести себя иначе. Да и не в этом же дело. Красавчик был всем доволен. Все домашние рабы так живут. И, когда он, уходя по утрам в свой офис, строго говорил Красавчику: «Уберёшь квартиру», – это был просто способ оставить парнишку не в камере на цепи, а пришлось ведь её оборудовать по всем правилам, иначе первая же комиссия… ладно. Неужели мальчишка не понимает этого. Ну ладно, тогда, а сейчас-то?
Торренс знал, что дело не в этом, ему же всё сказали, что называется, открытым текстом. Но о сказанном он думать не может. Этого не было, потому что не могло быть. Чтобы то… чтобы такая нежность и такая страсть были притворством, нет, можно солгать словами, но не телом. Тело не лжёт…
…Дрожащая от частого дыхания грудь, мокрое от пота тело, затихающие всхлипы. Он гладит его, целует в щёки и глаза.
– Ну, что ты, Красавчик, мне так хорошо с тобой. Отдыхай.
И под его ладонью послушно обмякает и распластывается рядом мальчишеское, такое сильное и гибкое тело. Да, деньги не малые, но мальчишка стоит своих денег. Повезло.
– Мой мальчик, – целует он солёные губы, уже засыпая. – Спи.
От пышной шапки кудрявых волос пахнет приятной чистотой. Блаженное ощущение, что он дома, в своей постели, не надо вставать, одеваться и куда-то идти. И это его, действительно только его мальчик, и, пожалуй, он так и оставит его Красавчиком. Сид зовёт своего Милягой. Рассказывал, что пришлось сменить не меньше десятка, пока не нашёл этого, кучу денег угробил. А ему повезло, можно сказать, с первого захода. Спокойное сонное дыхание рядом. Он и сам уже спит и во сне продолжает прижимать к себе это тело…
…Симон со вздохом не так повернулся, как подвинулся. Сон, вся жизнь – сон, смешной и кошмарный, светлый и перепутанный, всё сразу и всё – сон…
…Кривляющиеся злобно хохочущие рожи. Грабить нечего, так хоть помучить, насладиться страхом и беспомощностью жертвы, сломать человека, сделать его безвольной тряпкой.
– У меня нет денег.
– А если мы поищем?
– Ищите, – пожимает он плечами, преодолевая боль.
Его собеседник оглядывает его, привязанного к стулу в разгромленной гостиной. Ведь не так искали ценности, сволочи, ведь знали, куда шли, а просто ломали. Ну, и что они ещё придумают? Почему-то нет страха, только холодная усталость. Главарь рассматривает его, облизывает распухшие налившиеся кровью губы и вдруг бросает одному из своих подручных.
– Развяжите его, – и ему: – Что отдашь в выкуп. Самое ценное отдашь? – и мерзко подмигивает, кивком показывая на сидящего в углу на корточках Красавчика.
– Вы же всё поломали, – возмущается он, не желая понимать намёка.
– Ну?! – насмешливо-презрительное удивление в голосе. – Сейчас объясним…
…Симон откинул одеяло и сел. Да, так всё и было. Он понял и согласился. Отдал Красавчика им. Свою тогда единственную ценность. Банда увела Красавчика, оставив его среди обрывков записей и растоптанных чертежей. А Сид потом утешал его, что он легко отделался: остался жив и почти цел. А раб-спальник… так всё равно русские отменили рабство. Сам Сид своего Милягу успел перед самой капитуляцией сдать на торги, а денег получить не успел и остался совсем ни с чем. Да… да какого чёрта?! Надо выкинуть это всё из головы.
Он снова лёг. Гипс уже не мешает, ну, почти не мешает. Ещё неделя… нет, он завтра же пойдёт к лечащему врачу и попросит, если возможно, снять гипс и отпустить домой, на амбулаторное, кажется так называется. Дома долечится. Чем здесь видеть каждый день Красавчика и знать… нет, хватит об этом. Надо спать.
По дороге в жилой корпус Крис был молчалив и задумчив. Остальные за обсуждением, как здоровско Андрей врезал беляку, этого не замечали. Но отстать от всех и остаться в лечебном корпусе Крис не сумел. А Люся уже, наверное, ждёт его в кабинете Аристова. Пришлось зайти вместе со всеми в жилой, войти в свою комнату и переждать, пока в коридоре затихнет. Ну, вот вроде ввалились к Джо-Джиму, там продолжат. Ага, утихло. Крис вытащил из шкафа свёрнутый в рулон синий халат уборщика, осторожно выглянул в коридор. Пусто. Теперь запереть дверь и бегом. Надевать куртку уже некогда: Люся ждёт.
Ведро и тряпка у него были припрятаны в рабочем тамбуре лечебного корпуса, и по лестнице он поднимался уже уверенно. Дверь в кабинет Аристова была закрыта, но нижняя щель светилась. Крис осторожно костяшками пальцев выбил условный сигнал. Тихо щёлкнул шпингалет, и он вошёл.
– Господи, Кира! – Люся порывисто обняла его, спрятав лицо у него на груди.
– Люся, ты прости меня, – зашептал Крис. – Понимаешь, чуть заваруха не вышла.
Заваруху он назвал по-английски, а этого слова Люся не знала.
– Что-что? – удивилась она. – Какая ещё… заваруха?
– Ну, один из
