Тефт нахмурился, а остальные продолжали спорить о Сияющих отступниках.
– Путь прежде цели, – прошептала Сил на плече Каладина. – Мне это нравится.
– Почему? – Каладин присел развязать сандалии мертвого мостовика.
– Потому, – сказала она с таким видом, словно это был исчерпывающий ответ. – Тефт прав. Я знаю, ты хочешь сдаться. Но ты не можешь.
– Почему нет?
– Вот просто не можешь, и все.
– Нас теперь все время будут отправлять на дежурство в ущельях, – заговорил Каладин. – Мы не сможем собирать тростник, чтобы зарабатывать деньги. Значит, больше никаких бинтов, антисептика, еды для ночных посиделок. Тут столько трупов, что мы неизбежно напоремся на спренов гниения, и люди начнут болеть… если ущельные демоны раньше нас не съедят или мы не утонем во время внезапной Великой бури. И нам придется таскать мосты отсюда и до конца Преисподней, теряя одного человека за другим. Это безнадежно.
Мостовики все еще говорили об отступниках.
– Они помогали другой стороне, – настаивал Шрам, – и с самого начала были продажными шкурами.
Тефта это оскорбило. Жилистый мостовик выпрямился и ткнул в Шрама пальцем:
– Ты ничего не знаешь! Это было давным-давно. Никому не известно, что случилось на самом деле.
– Почему же тогда во всех историях говорится одно и то же? – не отступил Шрам. – Они бросили человечество. В точности как светлоглазые бросили нас. Может, Каладин прав. Может, надежды и впрямь нет.
Каладин опустил глаза. Слова застряли в его памяти. «Может, Каладин прав… Может, надежды и впрямь нет…»
Однажды он уже так поступил. У своего последнего хозяина, до того как его продали Твлакву и сделали мостовиком. Он сдался, после того как тихой ночью спровоцировал Гошеля и остальных рабов на бунт. Их перебили. Каладин каким-то образом выжил. Забери все буря, ну почему он постоянно выживает? «Я не могу сделать это снова. – Парень зажмурился. – Я не могу им помочь».
Тьен. Таккс. Гошель. Даллет. Безымянный раб, которого он пытался вылечить в фургоне для рабов Твлаква. Всех ждала одна и та же участь. Прикосновение Каладина обрекало на смерть. Иногда он давал им надежду, но разве надежда не была предвестницей краха? Сколько раз человек может упасть, прежде чем у него не останется сил, чтобы подняться?
– Мне просто кажется, что мы ничего не знаем, – проворчал Тефт, – и не нравится то, что светлоглазые говорят о прошлом. Чтоб вы знали, их бабы переписали всю историю.
– Тефт, даже не верится, что ты об этом споришь, – сказал рассерженный Шрам. – Что дальше? Мы позволим Приносящим пустоту украсть наши сердца? Вдруг их просто неправильно поняли? Или вот паршенди. Может, нам следовало бы разрешить им убивать наших королей когда вздумается?
– Не пошли бы вы оба в бурю? – рявкнул Моаш. – Это не имеет значения. Вы слышали Каладина. Даже он считает, что мы почти покойники.
Каладин больше не мог выносить этот разговор и побрел прочь, во тьму, подальше от горящих факелов. Никто за ним не последовал. Он оказался в месте, полном мрачных теней и озаренном лишь светом узкой небесной ленты, что виднелась где-то в вышине.
Здесь никто его не видел. В темноте он напоролся на валун и резко остановился. Камень был скользким от мха и лишайника. Каладин ненадолго замер, прижав к камню ладони, а потом со стоном повернулся и оперся о него спиной. Перед ним опустилась Сил, по-прежнему видимая, невзирая на тьму. Она села в воздухе и расправила платье на коленях.
– Сил, я не могу их спасти, – страдальчески прошептал Каладин.
– Ты уверен?
– Я пытался много раз, и всех подвел.
– Значит, и в этот раз тоже подведешь?
– Да.
Она помолчала, потом проговорила:
– Ну хорошо, давай предположим, что ты прав.
– Так зачем же сражаться? Я сказал себе, что попытаюсь опять. Но все рухнуло прежде, чем я успел начать. Их не спасти.
– А борьба сама по себе ничего не значит?
– Нет, если ты не можешь избежать смерти.
Он потупился.
В его голове эхом отдавались слова Сигзила: «Жизнь прежде смерти. Сила прежде слабости. Путь прежде цели». Каладин поднял голову и посмотрел на узкую полоску неба. Точно далекая река из чистой, синей воды.
Жизнь прежде смерти.
Что же значил этот девиз? Что люди должны стремиться жить, прежде чем стремиться умирать? Но ведь это само собой разуме ется. Или дело в чем-то другом? В том, что жизнь происходит раньше смерти? И опять очевидный факт. Однако простые слова как будто предназначались ему одному. Смерть придет, шептали они. Смерть придет ко всем. Но перед смертью придет жизнь. Дорожи ею.
Смерть – это цель. А путь – жизнь. Вот что имеет значение.
Прохладный ветерок пронесся по каменному коридору и принес с собой чистые, свежие ароматы, сдув прочь вонь гниющих трупов.
Всем было наплевать на мостовиков. Наплевать на тех, кто был на самом дне, у кого были самые темные глаза. И все-таки ветер как будто шептал ему снова и снова: «Жизнь прежде смерти. Жизнь прежде смерти. Живи, прежде чем умрешь».
Его нога ударилась о что-то. Он наклонился и подобрал это. Маленький камешек. Каладин едва мог его разглядеть во тьме. Он понял, что с ним случилось, понял эту меланхолию, это отчаяние. Эти чувства его частенько навещали в юности – как правило, во время недели Плача, когда небо окутывали тучи. В те дни Тьен всячески его подбадривал, помогал справиться с тоской. У брата это всегда получалось.
Потеряв Тьена, он с трудом справлялся с этими периодами печали. Каладин превратился в ничтожество, которое ни о чем не заботилось, чтобы не отчаиваться. По сравнению с болью бесчувственность казалась гораздо лучше.
«Я их подведу, – подумал Каладин, зажмурившись. – Зачем пытаться?»
Ну разве он не дурак, что продолжает упорствовать? Если бы ему хоть раз удалось победить. Этого бы хватило. Поверив, что он может помочь хоть кому-то, поверив, что некоторые пути ведут не во тьму, а куда-то еще, можно было бы надеяться.
«Ты обещал себе, что попытаешься вновь. Они еще не умерли. Они живы. Пока что».
Была одна вещь, которую Каладин пока не попробовал. Он слишком боялся. Каждый раз, осмелившись устроить подобное, терял все.
Ничтожество как будто стояло рядом с ним. И обещало освобождение. Апатию. Неужели Каладин в самом деле хотел снова стать таким? Это было не убежище, а тупик. Став ничтожеством, он ни от чего не защитил себя. Лишь погружался все глубже и глубже, пока не дошел до мыслей о самоубийстве.
«Жизнь прежде смерти».
Каладин выпрямился, открыл глаза, выбросил камешек. Медленно пошел обратно к свету факелов. Мостовики отвлеклись от работы, глядя на него. Столько вопрошающих взглядов… Кто-то смотрел с сомнением, кто-то был мрачен, кто-то пытался подбодрить. Камень, Данни, Хоббер, Лейтен. Они в него поверили. Он пережил Великую бурю. Одно чудо уже есть.
