Но герцог Ристании, разве я заслуживаю названия убийцы потому только, что в битве пали доблестные воины? Если вы объявили войну, бессмысленную, ибо я не желал её, значит, воины могли погибнуть. Но если я убийца по этой причине, то тогда весь Дом Эорла запятнан убийствами, потому что им выиграно много войн и совершено нападение на многих, кто бросал ему вызов. И, тем не менее, с некоторыми из них был потом заключён мир, пусть даже по чисто политическим причинам. Я спрашиваю тебя, герцог Теоден: заключим ли мы с тобой мир и дружбу, ты и я? Это в нашей власти.
— Мы хотим мира, — произнёс наконец Теоден хрипло и с усилием. Некоторые всадники радостно закричали. Теоден поднял руку. — Да, мы хотим мира, — повторил он, но теперь ясным голосом. — Мы хотим такого мира, когда погибнут и ты, и все твои дела, и дело твоего чёрного господина, которому ты хотел нас предать. Ты лжец, Саруман, и растлитель людских сердец. Ты протянул мне свою руку, а я увидел лишь коготь лапы Мордора. Жестокий и равнодушный! Даже если бы твоя война со мной была справедливой, — а она не такова, ибо будь ты даже в десять раз мудрее, и тогда ты не имел бы права управлять мной и моими людьми так, как пожелаешь, ради собственной выгоды, — даже тогда: что ты скажешь о своих факелах в Западных Лощинах и детях, что лежат там мёртвыми? И о теле Хамы, изрубленном перед воротами Горнбурга уже после того, как он был мёртв? Когда ты повиснешь в петле перед твоим окном на потребу своим собственным воронам, тогда я заключу мир с тобой и с Ортханком. Для Дома Эорла и этого много. Я слабый потомок великого рода, но я не нуждаюсь в том, чтобы лизать тебе руку. Поищи кого-нибудь ещё. Но я боюсь, что твой голос утратил очарование.
Всадники уставились на Теодена, подобно людям, внезапно воспрянувшим от сна. Голос их господина по сравнению с музыкой Сарумана прозвучал в их ушах хрипло, как у старого ворона. Но Саруман какое-то время был вне себя от ярости и, перевесившись через перила, взмахнул посохом, словно хотел обрушить его на герцога. Некоторым внезапно показалось, что они видят змею, свернувшуюся перед броском.
— Петля и вороны! — прошипел он, и люди содрогнулись от ужасной перемены. — Выживший из ума старик! Что такое Дом Эорла, как не конюшня, крытая соломой, в которой в чаду пьянствуют разбойники, а их отродья катаются по полу среди собак? Слишком долго они сами избегали виселицы! Но петля приблизится, сначала, пока затягивается, почти незаметная, но тугая и прочная в конце. Виси, если желаешь! — Его голос снова изменился, как будто он медленно овладел собой. — Ибо я не нуждаюсь ни в тебе, ни в твоей крошечной банде головорезов, скорых как на наступление, так и на бегство, Теоден Лошадник. Уже давно я предлагал тебе положение, которое превышало и твои заслуги, и твой ум. Я предложил его тебе снова, так что те, кого ты завёл в заблуждение, могут теперь ясно увидеть дороги, лежащие перед ними. Ты ответил мне хвастовством и бранью. Да будет так. Возвращайся в свою хибарку!
Но ты, Гэндальф! За тебя, по крайней мере, я огорчён и жалею тебя. Как случилось, что тебе приходится терпеть подобную компанию? Ибо ты горд, Гэндальф, и не без причины, потому что мысли твои благородны, а глаза видят глубоко и ясно. Ты даже теперь не хочешь прислушаться к моему совету?
Гэндальф пошевелился и посмотрел наверх.
— Что ты можешь сказать, кроме того, что сказал мне в нашу последнюю встречу? — спросил он. — О, может быть, ты хочешь взять кое-какие слова обратно?
Саруман помедлил.
— Взять обратно? — задумчиво произнёс он, как бы в замешательстве. — Обратно? Я пытался дать тебе совет к твоему же благу, но ты едва слушал. Ты горд и не любишь советов, ибо действительно в изобилии обладаешь запасом собственной мудрости. Но в данном случае, мне кажется, ты ошибся, неверно и предосудительно истолковав мои намерения. Боюсь, что в пылу убеждения я потерял терпение. И в этом я весьма раскаиваюсь, потому что я не желал тебе зла, и даже теперь не желаю, хотя ты вернулся ко мне в компании буянов и невежд! И с чего бы? Разве мы оба — не члены высшего и древнего ордена, наиболее чтимого в Средиземье? Наша дружба была бы одинаково полезна нам обоим. Вместе мы могли бы добиться ещё многого для исцелений болезней мира. Давай же поймём друг друга, забыв на время об этом низшем народе! Пусть дожидаются наших решений! Ибо для всеобщего блага я охотно забуду прошлое и приму тебя. Не хочешь ли ты посоветоваться со мной? Не хочешь ли подняться?
Так велико было могущество, которое Саруман вложил в эту последнюю попытку, что никто из стоявших внизу и слышавших не остался равнодушным. Но теперь чары совершенно отличались. Они слышали мягкий выговор милостивого короля своему ошибающемуся, но любимому министру. Но они не были допущены на аудиенцию, слушая непонятные им слова под дверью, словно плохо воспитанные дети или тупые слуги, которые подслушивают разговор старших, говорящих обиняками, пытаясь при этом понять, как он повлияет на их участь. Эти двое, почтенные и мудрые, не им чета. Они неминуемо заключат союз. Гэндальф поднимется в башню для обсуждения глубоких вопросов, лежащих за пределами их понимания, в высокие покои Ортханка. Дверь закроется, а они останутся снаружи ожидать назначенной работы или наказания. Даже в голове Теодена тенью сомнения промелькнула мысль: "Он хочет предать нас, он войдёт… Мы пропали".
И тут Гэндальф рассмеялся. Наваждение исчезло, как кольцо дыма.
— Саруман, Саруман! — сказал Гэндальф, всё ещё смеясь. — Саруман, ты ошибся в выборе призвания. Тебе следовало стать королевским шутом и зарабатывать свой хлеб, и колотушки тоже, передразнивая его советников. Уф! — Он помолчал, пытаясь справиться с весельем. — Понять друг друга? Боюсь, что меня ты понять не сможешь. Но тебя, Саруман, я теперь понимаю слишком хорошо. Я сохранил более ясное воспоминание о твоих доводах и поступках, чем ты предполагаешь. Когда я навещал тебя последний раз, ты был тюремщиком Мордора, и туда я должен был быть отправлен. Нет, гость, который бежал через крышу, подумает дважды, прежде чем вернуться назад через дверь. Нет, я не думаю, что захочу подняться. Но слушай, Саруман, последний раз! Не хочешь ли ты спуститься? Скальбург оказался на проверку менее сильным, чем ты надеялся и воображал. Такими же могут оказаться и другие вещи, в которые ты до сих пор веришь. Разве не лучше было бы на время оставить их все? Возможно, заняться чем-нибудь другим? Подумай хорошенько, Саруман! Не хочешь ли ты спуститься?
По лицу Сарумана мелькнула тень, затем оно смертельно побледнело. Прежде, чем он успел снова взять себя в руки, они разглядели под этой маской мучительное смятение мысли, страшащейся остаться и ещё более страшащейся покинуть убежище. Мгновение Саруман колебался, и все затаили дыхание. Затем он заговорил, и голос его был резок и холоден. Им овладели гордость и ненависть.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
