беззаботность. Но Эвьет было не так-то просто сбить.
— А если ты не вернешься, Дольф?
— Если… — я отбросил фальшивую веселость. — Если я не вернусь до
весны… тогда беги отсюда!
В горах мела метель. Ветер тоскливо завывал в скалах, словно тысячи
неприкаянных душ убиенных оплакивали свою несчастливую судьбу. Как я ни
пытался прятаться за камнем, колкая снежная крупа секла лицо и лезла за
шиворот. Руки совсем закоченели, несмотря на перчатки; холод норовил
забраться под урезанную версию медвежьей шубы, почти не стеснявшую
движений, но и не такую теплую, как первоначальный вариант. Внизу,
правда — там снег не выпадает почти никогда — в ней было даже жарко, а
уж когда я карабкался наверх, в особенности. Но одно дело — лезть
наверх, и совсем другое — сидеть там. Я вновь нетерпеливо выглянул из-за
камня. Дорога, змеей вползавшая вверх по склону, была по-прежнему пуста,
насколько позволяла разглядеть пелена метели. Да кто вообще поедет в
горы в такую погоду? Камни обледенели, видимость ни к черту, одно
неловкое движение коня или всадника — и сверзишься вниз… Должно быть,
и сегодняшний день пропадет впустую, как предыдущий, когда погода была
заметно лучше, и даже выглядывало солнце. Но спускаться теперь — это еще
хуже, чем сидеть за камнем, дающим хотя бы относительное укрытие. И,
главное, потом снова придется лезть обратно. Нет уж, буду сидеть тут.
Еды, по крайней мере, должно хватить еще на два дня. Если только за это
время я окончательно не превращусь в сосульку…
Карл был прав — ничего еще не кончилось. Впервые я узнал эти
новости в конце декабря, когда, после нескольких безуспешных попыток
найти выход из леса, все-таки добрался до его западного края и вышел
практически прямиком к трактиру "Коготь медведя" (в наскоро переделанной
вывеске еще можно было распознать следы предыдущего названия). Заказав
жаркое и горячий медовый напиток, я устроился за столиком у стены,
наслаждаясь теплом жарко натопленного очага и внимательно прислушиваясь
к разговорам. Народу в зале оказалось довольно много, вино, обильно
льющееся в глотки во всякое время, а уж тем более в такую промозглую
пору, развязывало языки, новости обсуждались бурно, и через час я уже
знал полную картину последних событий.
Лоис Лангедарг спасся во время захвата Греффенваля. По всей
видимости, выбрался из замка через потайной ход. Поиски по горячим
следам и обещания щедрой награды ничего не дали. Представляю, в какой
ярости был Ришард, упустив разом и его, и меня. Некоторые из грифонских
вассалов, впрочем, все равно поспешили присягнуть победителю. Но
большинство, как и предсказывал Карл, рассудило, что для них уже слишком
поздно, и остается только стоять до конца. Открытых боевых действий не
было. У грифонцев не было для этого ни сил, ни командиров, способных
объединить разрозненные отряды и гарнизоны. Но хорошо укрепленные города
и замки не спешили открывать перед йорлингистами ворота и спускать
серебряно-черные флаги. Даже несмотря на слухи об ужасном оружии, от
которого не защищают ни доспехи, ни крепостные стены. Слухи, в конце
концов, оставались лишь слухами; после падения Греффенваля ни один замок
больше не был взят тем же способом (равно как и каким-либо другим, если
только его хозяин не признавал новую власть сам). Ришард вынужден был
оставаться с войском в полуразрушенном Греффенвале, иначе его власть в
герцогстве Лангедаргском не удержалась бы даже номинально.
Повсюду было неспокойно. На дорогах хозяйничали банды не то простых
разбойников и дезертиров, не то партизан, нападавшие на обозы с
продовольствием и отряды подкрепления, направлявшиеся к Ришарду из
львиных земель. Плюнув на недодавленное сопротивление, Ришард попытался
было короноваться явочным порядком, к чему, на первый взгляд, имелись
хорошие предпосылки: к этому моменту из двенадцати имперских пэров шесть
были мертвы (а их наследники, согласно никем не отмененному закону,
принятому еще прадедом последнего монарха, не могли занять их место, не
будучи утвержденными императором), пять поддерживали Йорлинга, и лишь
старый упрямец граф Тулэр, в свои восемьдесят три не принимавший участия
в боевых действиях, затворился в своем замке на острове Иль-д'Ок и
отказывался оттуда признать "самозванца". Однако планам Йорлинга
воспротивилась значительная часть духовенства во главе с самим
понтификом, высказавшим серьезное неудовольствие по поводу использования
Ришардом "дьявольского оружия". Это, разумеется, был только повод,
истинная же причина состояла в том, что Ришард церковников недолюбливал
и давно мечтал наложить руку хотя бы на часть их богатств. Конечно, в
случае подавления Йорлингом всех серьезных очагов сопротивления церкви
ничего не осталось бы, кроме как смириться с неизбежным и провести
коронацию по всем правилам — но пока что прелаты могли позволить себе
ерепениться, и Ришарду никак не удавалось с ними сторговаться.
Меж тем пришла еще более неприятная для Йорлинга новость. Объявился
Лоис Лангедарг. Он заперся в замке Блюменраль в южных горах вместе с
остатками грифонского войска, сохранившими верность сюзерену. Поначалу
речь шла о гарнизоне всего в две-три сотни человек, но, как только весть
об этом распространилась, к молодому Лангедаргу потекли, пусть и пока
еще тонкие, ручейки подкрепления.
Сами по себе стены и башни Блюменраля были куда менее внушительны,
чем греффенвальские. Однако к замку, с одной стороны прилепившемуся к
отвесной скале, а с другой — нависавшему над пропастью, можно было
добраться по одной-единственной тропе, которая серпантином вилась по
горным склонам. Тропа во многих местах была столь узкой, что двигаться
по ней можно было лишь гуськом; всадник на лошади, пусть даже тяжело
навьюченной, проехать еще мог, но вот протащить здесь громоздкие осадные
орудия было нереально. При этом нижние витки этой дороги прекрасным
образом простреливались с верхних (в то время как валуны и скалы
предоставляли множество убежищ от ответной стрельбы, даже ведущейся из
дальнобоев), а кроме того, расположившиеся на склонах защитники замка
могли сбрасывать вниз камни и даже спускать целые лавины — избегая при
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
