декабря. Я объяснил тут же Сухомлинову, что ни в каком случае не скреплю моею подписью такого незаконного акта и совершенно отказываюсь понять, как он сам не видит всей несообразности назначения кого-либо на должность главноуправляющего несуществующим ведомством. Я пояснил ему, что из-за этого может только произойти величайший скандал, потому что Сенат, по всем вероятиям, откажется опубликовать такой указ и поставит тем государя и самого себя в совершенно безвыходное положение. Я старался внушить военному министру, что он обязан оберегать государя от подобных незаконных действий, и не только не поощрять его случайных желаний, но удерживать от всего, что может вызвать против него неудовольствие, а тем более всякие осложнения, и предложил ему завтра же поехать к государю и постараться отговорить его от принятого решения или, в крайнем случае, отложить его до моего очередного доклада, на котором я постараюсь доказать всю недопустимость такого акта.
В ответ на все мои доводы я получил короткий ответ:
«Мы, военные, привыкли беспрекословно исполнять волю нашего государя. Мы не имеем права рассуждать, что правильно, а что неправильно, и считаем, что государь может повелеть все, что ему угодно, и не наше дело рассуждать, законно ли то или другое его действие. Все, что государь делает, — все законно. Раз вы отказываетесь контрассигновать указ — я его подпишу и передам вам, и от вас уже зависит делать все, что вам угодно».
Действительно, четверть часа спустя этот указ со скрепою военного министра был доставлен мне. Я немедленно поехал к министру двора Фредериксу, на дочери которого был женат Воейков, рассказал ему все, что произошло, разъяснил, какие последствия неизбежно возникнут из этого инцидента, как обрушатся они на самого Фредерикса, которого все обвинят, конечно, в желании помочь своему зятю занять «министерский» пост, хотя бы в несуществующем министерстве.
Я знал, что требовать от него изложения перед государем всех аргументов было трудно, и просил его только добиться одного — разрешения государя не опубликовывать указ в день 6 декабря, отложить окончательное его распоряжение на несколько дней и дать мне возможность лично доложить ему все дело 7-го или 8-го числа, то есть на следующий день, дабы в случае моей неудачи этот указ мог быть напечатан в виде дополнения к приказу по военному ведомству.
Фредерикс был сильно озадачен всем происшедшим. Его пугала перспектива отказа Сената опубликовать незаконный указ, и еще того больше возмущало неизбежное обвинение его самого в участии в такой проделке, о которой он не имел никакого понятия. Он предложил было вызвать Воейкова к телефону и поручить ему самому немедленно явиться к государю и лично просить отменить это распоряжение, но я отговорил его от этого бесцельного шага и настоял на том, чтобы он взял на себя этот труд и, в крайнем случае, убедил государя не настаивать временно на своем решении, во имя устранения несправедливых нареканий на неповинного министра двора. Он обещал точно выполнить мое желание.
На следующее утро, около 11 часов, Фредерикс передал мне по телефону из Царского по-французски: «Государь согласен повременить с опубликованием. Он ждет вас завтра в 10 часов утра. Но я никогда еще не видел его таким разгневанным, как в этот раз. Вам будет очень трудно убедить его. Он дважды повторил мне: „Я не имею больше права делать то, что нахожу полезным, и это начинает мне надоедать“».
В тот же день после завтрака многим министрам пришлось быть в Государственной думе по поводу прений о правительственной декларации. В числе собравшихся были Рухлов, Кривошеин, Саблер, Сухомлинов и Щегловитов; ожидалось прибытие Сазонова.
Я передал собравшимся в министерском павильоне в Думе совершенно откровенно обо всем случившемся и, не стесняясь присутствием генерала Сухомлинова, сказал им, что еду завтра рано утром в Царское и употреблю все мои усилия к тому, чтобы убедить государя отменить незаконное распоряжение, а если не успею в этом, то бесповоротно подам прошение об отставке и буду настаивать на немедленном моем увольнении, так как вижу все мое бессилие бороться против ежедневных интриг и не желаю более нести призрачной ответственности за чужие действия.
Сухомлинов молчал и не проронил буквально ни одного слова. Кривошеин ответил на мой рассказ совершенно спокойно, что он ни на минутку не сомневается в успехе моей поездки к государю. Саблер старался всячески повлиять на Сухомлинова в том смысле, чтобы он взял на себя — поправить то, что напутано им, и не ставить меня в трудное положение, и облекал свою речь, как всегда, в очень мягкую и даже искательную форму.
Щегловитов не принимал никакого участия в беседе, зато покойный Рухлов едва сдерживал свое раздражение. Он обрушился на военного министра с такими выражениями, по-видимому совершенно искреннего раздражения, что можно было ожидать каждую минуту самого резкого столкновения. Его речь была испещрена самыми недвусмысленными обвинениями.
«Как смеете вы наталкивать государя на явно незаконные действия? Вы достаточно умны, чтобы не понимать, насколько преступно для министра поддерживать государя, когда ясно всякому, что нельзя назначить кого-либо на несуществующую должность. Вам мало того, что из-за вас государь раздражен на Думу, и Дума видит на каждом шагу, что творятся нехорошие дела только потому, что государь поддерживает вас. Вам нужно теперь восстановить государя и против Сената, который не может исполнить его указа.
Вы жалуетесь чуть ли не каждый день государю на то, что министр финансов и председатель Совета министров мешает вам, а сами заставляете председателя исправлять то, что вы напутали, и этим достигаете, конечно, только одной цели: раздражаете государя против него, давая понять, что из всех министров он один ослушивается его воли и только вы один слепо повинуетесь ей» и т. д., все в том же роде.
Сухомлинов все время молчал и только под самый конец не выдержал и ответил очень глупой резкостью:
«Я не обязан знать все гражданские премудрости и разбираться в законности желаний моего государя. Для меня они все одинаково законны, и дело председателя Совета доказывать государю, что он не прав, и убеждать его отказаться от принятого решения». Продолжать препирательства было бесполезно, и я закончил весь разговор, сказав, что поеду завтра к государю с отставкой в кармане, и если не достигну отмены указа, то настою на увольнении
