меня от обеих моих должностей.
Так я и поступил; заготовил вперед письмо к государю, составленное в самых почтительных выражениях, припоминая в нем неоднократные мои заявления о непосильности для меня труда, если у меня нет твердой поддержки в полном доверии моего государя; указал и на то, что последний случай с указом о генерале Воейкове служит только подтверждением отсутствия этого необходимого условия, и просил в заключение сложить с меня непосильное и, вероятно, неумело несенное мною бремя.
Я считал, однако, необходимым попытаться и тут найти какой-либо выход и предложить государю какой-нибудь приемлемый для него способ отказаться от принятого им решения и настоять на моей отставке только в случае неуспеха в этой попытке. Скажу по совести, что и в данном случае я отнюдь не цеплялся за власть, не думал о себе, а имел в виду одну цель — оберечь государя от неправильного решения. Оградить его обостренное самолюбие, и не открывать правительственного кризиса в такую минуту, когда весь мир был напряжен событиями на Балканах.
Такой компромиссный выход я нашел в предложении государю, отменив его указ, поручить тому же генералу Воейкову наблюдение и руководство всем делом обучения военному строю и гимнастики во всех средних учебных заведениях всех ведомств, и облечь это поручение в форму высочайшего повеления, объявленного всем министрам.
Встретил меня государь без видимого раздражения, но необычайно сдержанно и холодно. Первые его слова были:
«Я не понял, чего от меня хочет наш добрый Фредерикс, и потому согласился отложить опубликование указа о Воейкове до того, что вы мне объясните, в чем именно я нарушил закон».
Я привел все заранее приготовленные аргументы и старался в самой спокойной форме выяснить, что я не возражаю против возложения на генерала Воейкова самых широких полномочий по части объединения и руководства обучением гимнастике и фронту в школах; не буду даже возражать и против того, чтобы был выработан и внесен в Думу законопроект по этому поводу, с определенным штатом и кредитами на его содержание, хотя и уверен, что Дума встретит это враждебно, но нахожу, что нельзя назначать указом на должность несуществующую, и предвижу заранее, что если бы даже Сенат опубликовал указ, то одним этим была бы восстановлена Дума против самого учреждения, и генерал Воейков очутился бы, в лучшем случае, один без сотрудников, без организации и без средств на ее содержание.
«Что же можно сделать, — спросил меня государь, — чтобы направить и у нас то дело, которому весь мир придает теперь величайшее значение, и только мы одни идем позади всех?»
Я предложил придуманный мною компромисс. Государь внимательно прочитал мое изложение, взял перо, молча написал наверху «Исполнить», вынул из ящика подписанный им указ о Воейкове, вычеркнул карандашом свою подпись и передал мне со словами: «Сохраните его у себя или просто уничтожьте».
Я взял этот указ и долго хранил его у себя, среди немногих бумаг моего частного архива.
Когда 30 июня 1918 года у меня был произведен обыск, закончившийся моим арестом, этот указ был отобран у меня. Потом, через 3 недели, возвращен со всеми бумагами, до которых большевистские комиссары, видимо, даже не дотронулись.
Цель моя была достигнута, мне не было повода подавать моего письма об отставке, но мне было ясно видно, что государь недоволен мною, и Воейков, конечно, не забудет моего отношения к его сорвавшемуся назначению.
Я прямо обратился к государю со словами:
«Я вижу, ваше величество, что вы недовольны мною, и прошу вас прямо выразить мне, чем заслужил я ваше неудовольствие. Я имею одну цель — оберегать вас от неправильных действий отдельных министров, откровенно докладываю вам о том, и я хочу этим вернее и честнее служить вам, нежели думают служить те, кто молчаливо принимают к исполнению то, что неправильно и даже незаконно».
Государь долго молчал, встал из-за стола, подошел к окну, отвернувшись от меня, затем нервно закурил папиросу, обошел кругом стола и, заметив, что я собираюсь вынуть какую-то бумагу из моей папки, подошел ко мне и, протянув руку, сказал:
«Да, я был третьего дня очень раздражен и думал сегодня сказать вам, что я не отменю указа, но я вижу теперь, что я был не прав, а что правы вы. Мне это, конечно, неприятно, но не думайте, что я сержусь на вас. Вы не могли поступить иначе. Я верю, что вами руководит только преданность мне, и сердечно благодарю вас. Забудьте мое минутное неудовольствие и верьте, что я очень ценю ваш открытый образ действий».
На этом мы расстались, и весь этот инцидент формально канул в вечность, но оставил после себя, разумеется, скрытое неудовольствие государя на меня и несомненно сыграл, год спустя, свою роль в том, что произошло в январе 1914 года.
После этого эпизода в наших внутренних делах наступило временное затишье. Министр внутренних дел Макаров был уволен в конце 1912 года, его заменил Маклаков, на первых порах не проявлявший себя никакими выступлениями.
Глава VI
Пожелания короля Черногорского и недовольство на меня его дочери великой княгини Милицы Николаевны за отказ поддержать их перед государем. — Участие мое в вопросах иностранной политики. — Политические настроения в окружении государя. — Совещание у государя о задуманном Сухомлиновым, без сношения со мной, усилении в спешном порядке армии. — Бюджетная речь по росписи на 1913 год и прения по ней. — Инцидент, вызванный выходкой Маркова 2-го. — Романовские торжества. — Тревога во мне, вызванная внешним положением. — Отношение к этому вопросу государя. — Новое направление в деле финансирования частного железнодорожного строительства и приезд в Петербург господина Вернейля. — Посещение меня генералом Жоффром
Декабрь 1912 года, видимо, не хотел уступить место январю, идущему ему на смену, без того, чтобы к только что описанным происшествиям не присоединилось еще одно, столь же неожиданное, как и все предыдущие.
В самый сочельник, 24-го числа, около 12 часов дня, управляющий двором великого князя Петра Николаевича барон Сталь передал мне по телефону, что великая княгиня Милица Николаевна желает меня видеть непременно
