еду, и за квартиру хватит, и ещё останется. Сможем домом заняться.
– Залу делать будем?
– Сначала детские сделаем. Чтоб уж всё было, как надо. И спальню.
– Ага, ага, – соглашалась Зина. – Вон как у Морозов сделано.
– Тебе нравится? – Тим внимательно смотрел на неё. – Ну, как это у них?
Зина смущённо погладила клеёнку.
– Да как тебе сказать, Тимочка. Ну, кухня у них хороша, что и говорить, – Тим кивнул. – И у Алиски хорошо. Ну, да это же просто зараз всё, как это, гарнитуром куплено. А спальня… – Зина даже покраснела. – Это ж… это ж разврат уже, Тимочка. Ну, зеркала повсюду, и на что их столько, и шкаф, и трюмо с тройным, кровать не у стены, а торчком стоит, на всю комнату, всё на виду. Нет уж, Тимочка, чем у нас спальня плоха?
– Хороша, – кивнул Тим. – Но ковёр на пол можно.
– Ну, это ж совсем другое дело, – горячо согласилась Зина. – Коврик у кровати, или там на стену, знаешь, картинкой, и красиво, и обои не грязнятся. А шифоньер у нас с зеркалом в спальне, куда ещё зеркал?
– Хорошо, – кивнул Тим.
И Зина, обрадованная его согласием, продолжала:
– И чего это Женька такое наворотила со спальней? Вот и культурная, и образованная, а наворотила… – она осуждающе покачала головой.
– Это не она, – хмыкнул Тим. – Это он всё… наворотил.
– Мороз? – переспросила Зина и покатилась со смеху. – Ой, Тимочка, да ты что, да он же телок-телком, на всё из Женькиных рук смотрит, да где ему до такого додуматься?! Скотником же был, кроме хлева и барака не видел ничего! Нет, Тимочка, это Женька. А он, что она ему говорит, то и делает.
– Их проблема, – не стал с ней спорить Тим.
– И то правда, – сразу согласилась Зина. – Чужая жизнь – не наша печаль.
– Да, – Тим встал и устало потянулся.
– Ты иди, Тимочка, ложись, – захлопотала Зина, убирая со стола. – Я уберу и к детям загляну только. А ты ложись, отдыхай.
Тим кивнул и вышел из кухни. Но сначала сам зашёл к Диму и Кате. Не то, чтобы он не доверял Зине, об этом и речи быть не может, но лечь спать, не увидев детей, не мог.
И Дим, и Катя спали. Тим наклонялся и осторожно целовал их, вдыхая чистый и такой… невинный, не сразу он нашёл нужное слово, запах. Дим улыбнулся, не открывая глаз, а Катя только вздохнула.
В спальне Тим привычно быстро разделся и лёг к стене. Свет он не погасил и, лёжа в кровати, осматривал их спальню. Большой трёхстворчатый шкаф, одна створка зеркальная, комод, на комоде лоток из-под винограда – Зина туда свои шпильки и другие мелочи складывает, – под потолком лампа, Зина говорит: «Тюльпанчик» – и два стула. Небогато, и он это, конечно, понимает, но… но и так, как Мороз сделал, он не хочет. И… и не потому, что это разврат, нет, просто каждый делает свой дом под себя, и по-другому Зине будет неудобно, неловко, а ковёр на стену – это хорошо, двести рублей, да за разряд, да ещё премия, нет, премию считать нельзя, это ненадёжно, а с разрядом получается за двести тридцать, сто пятьдесят на еду, квартира – двадцать семь, ну тридцать, свет… пока десятки не нагорает, но считаем по максимуму, так что остаётся…
– Так что живём, – сказал он вслух.
– А и конечно, – певуче отозвалась Зина, переплетая на ночь косу. – Конечно, живём, Тимочка, чего же не жить.
Она сложила шпильки в лоток и пошла к двери выключить свет и закрыть задвижку. Что-что, а это Морозы хорошо сделали: нечего малышне в спальню лезть. Когда Зина легла, Тим повернулся к ней, обнял. Она охотно подалась навстречу ему.
– Ох, Тимочка, родной мой, желанный мой, – шептала она, прижимаясь к нему, гладя его жёсткие курчавые волосы.
И потом, когда он уже заснул, она ещё раз поцеловала его. Господи, хорошо-то как, господи! Она смущённо улыбнулась. Стыдоба, конечно, но… но ей так хорошо… ночью. Она и не думала, что так бывает. Тогда… нет же, ведь Петя её не силой брал, она же сама тогда, а ничего, кроме боли и стыда в памяти не осталось, и потом, в угоне, ну, там и понятно, бабе за всё телом платить приходится, и думать об этом нечего, а то ещё проговоришься. Тимочка ни о чём её не спросил, ни разу. Всё понимает.
Тим сонно вздохнул, вытягиваясь на спине. Зина поправила одеяло, укрывая ему грудь, и счастливо заснула, положив голову на плечо мужа.
В эту пятницу они в пивную не пошли. Два дня гулять – это уже перебор, вот завтра гульнём – так гульнём, старшому – тридцатник, ну, так и обмыть надо по-настоящему, да как положено. И сразу после смены, получив деньги, Эркин пошёл домой. Как обычно, вместе с Миняем.
Шли не спеша, уже отдыхая от рабочей недели и так же неспешно беседуя о хозяйстве. Мнение Эркина, что большие закупки надо делать, когда экономишь, и покупать тогда, как это, на оптовом, вот, а коли деньги есть, то и трепыхаться незачем, пошёл и купил, Миняй в общем-то принял, но вздохнул:
– Моим оглоедам мешок на неделю. Вот и считай. Шутишь, пятеро в доме. И ещё… ну, там видно будет. А ссуду проесть… обидно.
– Обидно, – кивнул Эркин и нахмурился, прикидывая в уме. – Крупа дешевле. И для неё подпол не нужен.
– Только ею и спасаемся, – хмыкнул Миняй. – Да ещё макароны.
– Да, и это… вермишель.
– Тоже дело.
Эркину эти разговоры нравились куда больше обычного трёпа о выпивке и бабах. Уж слишком те походили на рабскую болтовню, а это… это совсем другое дело. Он… он – хозяин, да, здесь это слово не обидно, и заботы о доме, о припасах, чтобы его дом был сытным и тёплым – это настоящие мужские заботы.
– Да, – вдруг сказал Миняй, – ты своих-то не видал ещё?
– Своих?! – изумлённо переспросил Эркин.
– Ну, не знаешь, что ли? На втором рабочем, трое их. Как ты, индеи.
Эркин покачал головой.
– Нет, не видел.
– Ну, ничего, – утешил его Миняй. – Город невелик, увидитесь ещё.
Эркин кивнул. Что ему совсем не охота видеться, что никакие они ему не свои – всё это он оставил при себе. Слишком многое пришлось бы объяснять, о слишком многом рассказывать. Незачем. Здесь никто не знает, что это такое – быть рабом, ну и пусть не знают.
У магазина Мани и Нюры Миняя окликнула его жена. Эркин, кивком сразу и
