Сознание слабеет, оставляя провалы в окружающем мире. Надо успеть насладиться кровью, потому что всё это в последний раз. Надо прожить последние секунды так, чтобы уйти счастливым. Надо остаться самим собой, даже когда созерцаешь бездну.
Я вижу, как решительность уходит из глаз противника. Вожак медленно отступает. Неожиданно два огонька гаснут, и — волк исчезает, растворившись в ночной мгле.
Я делаю первый вдох после длинного перерыва. Подбросив хворост в костер, я расслабляю мышцы. И сознание.
Мне понравилось созерцать бездну. Можно открыть так много всего, в первую очередь, в своем собственном сознании.
Я только что победил в битве.
И я чувствую себя побежденным.
И вот еще что странно — я уже однажды испытывал это приятное чувство, когда хочется выкрикнуть во весь голос о своей победе, зная, что уходишь навсегда.
Волки ушли, оставив моё тело растерзанным. Лучше бы я ушел с ними, — зачем существовать в мире теней, когда у меня нет ничего общего с ними?! Зачем быть человеком, когда понимаешь, что это звучит глупо.
Разгоревшийся огонь освещает поляну. Ничего не напоминает о том, что сюда приходили волки. Нет ни малейшего следа кровавой битвы. Но я знаю, что, не смотря на то, что они ушли голодные, волки победили.
Клапан палатки пошевелился, и наружу вылезает Виктор. Подойдя к костру, он спрашивает:
— Что это было?
— Ты о чем?
— О волках. Через щель в палатке я видел, как там, — он показывает рукой, — стоял волк и хотел напасть на тебя.
— Хотел, но не напал, — коротко отвечаю я.
Виктор молчит и пристально смотрит на меня. Он ждет, что я все-таки отвечу на вопрос, но мне нечего сказать. Он не поверит, если я скажу, что только что в битве с вожаком стаи я победил, хотя моё обескровленное и израненное тело не способно жить. Так и не дождавшись от меня ответа, он говорит:
— Может, они испугались огня?!
Ему нужно рациональное объяснение, потому что Виктор один из теней, и он не способен увидеть невидимое, услышать неслышимое, почувствовать вкус крови и запах смерти.
— Возможно.
— Иди в палатку, поспи. Я подежурю, — говорит Виктор и забирает у меня ружье.
Медленно, словно у меня на плечах стотонный груз, я встаю. Иду к палатке, забираюсь в неё и устраиваюсь на спальнике Виктора. Можно залезть внутрь, так будет теплее, но тогда я буду ограничен в движениях.
Рядом ровно дышит Валентин. Я не верю, что он спит. Поэтому я не делаю то, что хочу. Я не прикасаюсь к нему.
Устроившись удобно, я закрываю глаза. Сна не будет, но совсем нет необходимости показывать это противнику. Пусть думает, что я засыпаю. Мое дыхание постепенно урежается и углубляется, тело застыло в неподвижности. Сознание свободно.
Я снова приближаюсь к краю бездны, но только теперь она совсем другая — и в битве, которая скоро состоится, не будет победителей и побежденных. Даже бездна останется ни с чем.
Я чувствую, что Валентин смотрит на меня. Он лежит боком, поэтому ему не надо шевелиться — просто открой глаза и смотри. Он слушает ночь и ждет. Он ненавидит и бесится от ярости. Он хочет убивать, и пока не делает этого, потому что боится.
Валентин так же далек от вожака стаи, как трусливый шакал отличается от благородного волка. Мне нет необходимости открывать глаза, чтобы встретиться с ним в открытой битве. Главное, не подставлять открытую спину, и не убегать.
Когда Валентин почувствует страх, он нападет.
Если он ощутит панику…
Он надеется, что это мгновение придет, но он не знает, что такое созерцать бездну.
Я лежу на спине и ровно дышу. Бессонница, мой верный спутник последних лет, не дает моему сознанию расслабиться, и, наверное, это хорошо.
В мире теней надо всегда быть готовым к битве.
И не важно, слаб противник, или превосходит тебя по силе. Победят тебя, или победишь ты. Умрет твой враг, или умрешь ты. Нет никакой разницы, потому что важен не результат, а сама битва. Бесконечный и неизбежный процесс выживания на пути к Богу, с именем которого тени бредут стадом в неизведанную даль. Отойдя в сторону и пытаясь найти свою дорогу, считая себя другим и свободным от стада, ты все равно продолжаешь прокладывать путь через преграды и препятствия, оставляя за спиной мертвых врагов и собственную кровь.
Именно это дает возможность смотреть в пропасть с удовольствием.
Именно в этом притягательность бездны.
5.
Подойдя к поликлинике, Мария Давидовна обратила внимание на молодых людей. Девушка в яркой куртке что-то эмоционально говорила парню с бутылкой пива в руке, а он равнодушно отмахивался. Приблизившись к ним, она услышала:
— Фигня, все бабы делают аборты. А потом рожают. Хрень всё, что ты мне тут говоришь.
Мария Давидовна вздохнула, — ничего не меняется в этом мире. Аборт не считается убийством, а рождение новой жизни — чудом. Молодым не свойственно заглядывать далеко вперед, — они уверены, что вся жизнь впереди, и будет так, как они хотят, совсем не ожидая от жизни подвоха.
К кабинету ультразвуковой диагностики она пришла вовремя.
— Вы — Гринберг? — спросила врач с короткой стрижкой и в возрасте около сорока лет. Она пригласила её внутрь и показала, где раздеваться.
Постелив пеленку на кушетку, Мария Давидовна подняла вверх блузку, освободив живот, и легла.
— Ну, как дела? Ничего не беспокоит? — спросила врач с улыбкой. Она выдавила на живот специальный гель и датчиком размазала его нижней части живота.
— Все хорошо, — улыбнулась в ответ Мария Давидовна, — ранний токсикоз практически прошел.
Врач перевела глаза на монитор, и стала пристально изучать изображение. Губы шевелились, словно она что-то мысленно говорила. Застывшая на лице улыбка казалась приклеенной маской.
— Что там, доктор? — не удержавшись, спросила Мария Давидовна.
— Ребенок, — односложно ответила врач.
— И как он?
Врач ультразвуковой диагностики утомленно вздохнула, всем своим видом показав, что она услышала очень глупый вопрос, повернула монитор так, чтобы пациентка могла видеть изображение и сказала:
— Всё, как обычно, мамаша. Вот, смотрите. Ручки, ножки на месте. Вот голова. Смотрите и не мешайте мне пока.
Она продолжила шевелить губами, водить датчиком по животу и левой рукой нажимать на кнопки стоящего перед ней аппарата.
Мария Давидовна широко открытыми глазами смотрела на черно-белое изображение, где не совсем понятные очертания маленькой человеческой фигуры находились в постоянном изменении, словно ребенок пребывал в бесконечном и неутомимом танце. Она на мгновение увидела, как плод крутит головой, как поджатые ножки распрямляются. И тут же поняла, что, наверное, это были не ножки, а ручки. Затем тело перетекло в боковое положение, словно плод совершил очень пластичное танцевальное па, и теперь она даже не понимала, что какие части тела видела на мониторе.
— Ну, вот, теперь можно и поговорить, — наконец-то сказала врач, и убрала датчик, — своей пеленкой сотрите гель с живота и одевайтесь.
Врач переместилась за стол и стала писать в диспансерной книжке.
Мария Давидовна быстро привела себя в порядок и села рядом.
— Судя по размерам плода, беременность сейчас тринадцать недель. Голова, тело, ручки и ножки присутствуют в обычных местах, — улыбнулась врач своей шутке, — кости лицевого черепа в норме, воротниковое пространство полтора миллиметра.
— А кто там, мальчик или девочка?
— Так, я думала, что разговариваю с человеком, имеющим медицинское образование, — усмехнулась врач, — а вы такие же глупые вопросы задаете, как и все остальные беременные женщины.
— Да, конечно, — кивнула Мария Давидовна, — я просто подумала, что, может, вы случайно увидели пол плода.
— Нет. Держите свою карту, и идите. Ваш врач всё вам объяснит.
Мария Давидовна сказала спасибо, взяла свою карту и вышла из кабинета.
Тринадцать недель или три месяца и одна неделя.
Много это или мало?
У неё прошел ранний токсикоз, и теперь она кушала всё, что хотела. По утрам не тошнило, аппетит присутствовал даже после того, как она плотно поест, но, главное, снова хотелось жить. Она с удовольствием ходила на работу, хотя теперь выполняла свои обязанности без особого энтузиазма, отказывая в консультациях и освидетельствованиях, где могли обойтись без неё. Она с радостью шла домой после работы, даже зная, что в четырех стенах её никто не ждет, — тот, с кем она могла поговорить и о ком она заботиться, всегда был с ней.
В тишине своей квартиры она говорила, обращаясь к ребенку, и только одно мешало ей вести полноценный разговор — она не знала пол плода, поэтому обращалась к нему неопределенным словом «ребенок». Она садилась перед проигрывателем, ставила диск с успокаивающей музыкой и вместе с ребенком слушала записи, пребывая в мире, где нет никаких раздражающих факторов. Она перестала смотреть новостные программы по телевизору, чтобы не было отрицательных эмоций.
