Я просто верю, что скоро всё изменится.
Виктор уже ни во что не верит. Я вижу это в его глазах.
Я встаю и медленно иду к костру. Подбросив веток, старательно дую на угли, чтобы огонь разгорелся. Первые робкие языки пламени начинают свою пляску, и я протягиваю ладони к огню.
Вообще-то, без костра я быстро мерзну. На мне слишком мало одежды, чтобы выжить, когда придет зима и сильные морозы скуют реку. Виктор пока молчит, но я вижу, что он думает об этом. И пока ничего придумать не может, кроме того, что поделился со мной своим свитером. Не уверен, что это мне поможет, потому что та одежда, что на мне, уже настолько грязная, что некоим образом не защищает меня от холода.
Валентин с нами не разговаривает. Он всё глубже погружается в свою болезнь. Ненависть медленно точит его сознание, злость накатывает на сознание волнами, заставляя его строить планы по нашему уничтожению, но страх получить отпор пока сильнее его желания убить нас. Это вопрос времени и условий.
И он точно не даст мне ничего из своей одежды.
Из палатки вылезает Виктор. В его руках ружье, которое он не выпускает из рук. Он подходит ко мне и спрашивает:
— Холодно?
— Как обычно, — пожимаю я плечами.
— Валентин где?
Я с недоумением смотрю на него.
— Там, — показываю я на палатку.
— Его в палатке нет.
Мы смотрим друг на друга. Я находился у реки совсем недолго, — неужели Валентин в этот момент вылез из палатки и куда-то ушел.
Я озвучиваю свои мысли. Виктор, кивнув, возвращается к палатке и смотрит на землю. Снег еще не успел запорошить следы, которые ведут в лес.
— Думаешь, он ушел? — спрашиваю я, догнав его.
— Не знаю. Во всяком случае, я не заметил, как он встал и выбрался из палатки.
Я думаю, что Виктору повезло. Валентин мог сначала убить его, а потом уйти в лес, прихватив ружье с последними патронами.
Мы смотрим в том направлении, куда ведут следы. Снегопад мешает нам увидеть что-либо, и следы быстро исчезают, припорошенные снегом.
— Ладно. Это его выбор. Если он ушел, то мне его жаль. Один он не выживет.
Я почему-то думаю, что Валентин покинул нас, зная, что у него есть шанс выжить. Что-то произошло, о чем мы не догадываемся. Но не говорю Виктору об этом.
Вернувшись к костру, мы кипятим воду в котелке. Это наш завтрак.
Виктор задумчиво смотрит в сторону леса и молчит. В последние дни я очень редко слышу его голос, и это тоже о многом говорит. Он не перестает думать о Тамаре и ребенке, в наличии которого он полностью убежден.
— Сегодня дальше не пойдем, — неожиданно нарушает тишину Виктор, — мне кажется, что Валентин вернется. Это, во-первых. А, во-вторых, я уже не вижу смысла в том, чтобы идти вдоль реки. Я уверен, что она нас никуда не приведет. Как бы странно это не звучало.
Я тоже так думаю. Поэтому говорю:
— Не уверен, что Валентин вернется, но согласен, что река никуда нас не приведет.
Виктор кивает, и на этом наш утренний разговор заканчивается, словно мы временно откладываем решение о том, что делать дальше. Я иду собирать хворост, чтобы поддерживать огонь. А мой спутник, закинув ружье на плечо, уходит в лес за дичью.
Неторопливо перемещаясь между стволами, я собираю сухие ветки, стряхивая с них снег. Стараюсь выбирать толще и крупнее, чтобы было больше тепла. Механический и однообразный труд не мешает думать.
Тени полагают, что сами выбирают свой путь, но я уверен, что это призрачное ощущение в их сознании рождается от самомнения. Они думают, что самостоятельны и независимы, что у них есть выбор, и они делают его осознанно, но на деле любой из стада абсолютно и полностью подчиняется законам общества. И любое явное или скрытое нарушение этих законов лишь подтверждает правило, — отступник боится того, что стадо отвергнет его, и изо всех сил старается скрыть своё деяние, чтобы казаться добропорядочным членом. Даже став «белой вороной» или изгоем, тени стремятся вернуться в тесные ряды, идущих одним путем.
Или им приходится искать дорогу, чтобы попытаться вернуться в стадо.
Или они прекращают свой путь.
Снегопад закончился. Я поддерживаю огонь в костре. И жду возвращения Виктора. Думаю, что он вернется без дичи, потому что я не слышу выстрелов. Глядя на языки пламени, я думаю о том, что нам делать дальше. Если идти дальше, то надо решать куда? Если сидеть и ждать, то возникают вопросы — зачем и что?
Я полагаю, что мы примерно около месяца или немного дольше скитаемся в лесу. За это время мы должны были найти какую-нибудь жизнь, но этого не произошло. Мы не шарахались по лесу бесцельно, а топали вдоль реки, но…
Тайга бесконечна. Так мне кажется.
Хотя, возможно, нам просто не хватает терпения. Река рано или поздно должна впадать в море.
Если это правило применимо здесь и сейчас.
Я улыбаюсь. Когда сомнения поселяются в сознании, то это значит — мы на правильном пути. Если нет уверенности в правильности пути, значит, всё идет так, как надо.
Порой не мы выбираем свою дорогу, а дорога выбирает нас.
Подняв голову, я вижу Виктора. Он не один. Рядом с ним идет человек. И это не Валентин.
Невысокий мужчина в серой шапке и светло-коричневом меховом полушубке. На ногах теплые штаны. Он идет чуть поодаль от Виктора, и, главное, у него в руках ружье, а Виктор безоружен. Я спокойно смотрю на приближающихся к костру людей и терпеливо жду. Наверное, подсознательно я что-то подобное и ожидал. Точнее, я уже достаточно давно подозреваю, что это должно произойти.
— Всё нормально, — говорит Виктор, словно я волнуюсь или как-то проявляю свою агрессию, — я сам отдал оружие. Нам в любом случае нужна помощь.
Я киваю. И смотрю на новое лицо. Глубоко посаженные глаза на худом лице равнодушно смотрят на меня. Губы сжаты. Ствол ружья смотрит в землю, но я не сомневаюсь, что при необходимости он будет направлен на меня.
— Давай, Михаил, туши костер и пойдем с ними.
И повернувшись к мужику, Виктор показывает рукой на палатку:
— Я соберу наши вещи.
Мужик кивает. Он продолжает смотреть на меня, словно ему не интересно, что делает мой спутник.
Теперь понятно, — мужик в полушубке не один. Где-то рядом есть еще кто-то, и он явно держит Виктора на мушке. Неторопливо забрасывая угли снегом, я периодически поднимаю голову и смотрю на Виктора. Можно сказать, что он немного встревожен, но это все эмоции, которые можно заметить по лицу. Он двигается спокойно и размеренно, собирая палатку и упаковывая рюкзак.
— Всё, можно идти, — говорит Виктор, убедившись, что я потушил костер и готов двигаться дальше.
Мужик, не сказав ни слова, показывает направление рукой. Затем он жестом предлагает нам идти вперед.
Мне интересно, что будет дальше. Я иду за Виктором в тишине морозного утра и думаю о том, что мой путь продолжается. Пусть даже рядом нет Богини, которая ведет меня к свету далеких фонарей. Пусть я даже совсем не уверен, что впереди есть что-то еще, кроме бездны.
11.
Сидя в очереди, Мария Давидовна невольно смотрела на окружающих беременных женщин и слушала, о чем люди говорят. Разговоры были однотипные: о беременности и будущем ребенке. Слева одна женщина рассказывала другой о шевелениях плода, на что это похоже и как она первый раз поняла, что это действительно шевеления будущего ребенка. Она пыталась объяснить, на что это похоже, — жесты и слова отражали её непонимание того, что она чувствовала.
Справа беременная пыталась объяснить подруге, почему она хочет рожать в перинатальном центре. Подруга перебивала её, пытаясь высказать свою точку зрения на этот родильный дом, где, по её мнению, всё плохо — от отношения к пациентам до состояния помещений.
Женщина, которая пришла на ультразвуковое исследование вместе с мужем, прижималась к плечу мужчины, словно пыталась доказать себе и окружающим, что она безмерно счастлива. Обреченность на лице представителя сильного пола и его грустные глаза подчеркивали это счастливое состояние беременной женщины.
Мария Давидовна грустно улыбалась. Ей даже не с кем поговорить. Она здесь одна, и это одиночество заставляло её, склонив голову, вести себя так, словно она здесь случайно.
Открылась дверь, на которой висела табличка «Кабинет УЗД», и вышла счастливо улыбающаяся женщина. Она прошла к тому месту, где её ждала пожилая женщина и громко сказала:
— Мама, у меня девочка!
Мария Давидовна вздохнула и, встав со стула, пошла к кабинету. Подошла её очередь. Перешагнув порог, она поздоровалась.
Доктор, мужчина с седыми висками и лысой макушкой, равнодушно глянув на неё, показал рукой на кушетку:
— Постелите пеленку, обнажите живот и ложитесь.
Мария Давидовна вздрогнула, когда доктор стал наносить холодный гель на кожу живота. Очень хотелось спросить доктора, что он видит, но она понимала, что еще рано. Она закрыла глаза и попыталась расслабиться. Мысленно повторяя слова, чередуя вдох и выдох (я — расслабляюсь — и — успокаиваюсь), она терпеливо выждала несколько минут. Затем открыла глаза и спросила:
