Раду прошла с ней в купальню, разделась и села в большую бадью, наполненную тёплой водой. Аяна тоже разделась и села в бадью, чувствуя, как тёплая вода наполняет силами уставшее, измученное долгой дорогой тело. Она взяла туес с мылом и намылила волосы и тело. Земляника и дикий тмин... Тоска была светлой.
– Вот это запах, – восхищённо сказала Раду. – Что это?
– Так пахнет у меня дома, – вздохнула Аяна, до скрипа мыля голову. – Это наши травы и ягоды.
– Хотела бы я побывать в том месте, где так пахнет!
– И я, Раду. Я так давно не видела маму.
– Ты в дороге понесла? – кивнула Раду на её живот.
– Нет. Ещё дома. Но я не знала об этом.
– И хорошо. Дети, зачатые в дороге, всю жизнь потом по миру мечутся. У вас так не говорят?
– Нет. У нас нет зачатых в дороге, потому что у нас никто никуда не ездит, – сказала Аяна, и ей стало смешно. – Мы раз в год ездим на болота, это в двух днях пути по морю. Это считается?
– Да. Тоже считается, – сказала Раду, улыбнувшись.
– Тогда, получается, моя подруга недавно родила такое дитя. Ты думаешь, примета сбудется?
– Увидим, – пожала плечами Раду.
Аяна смыла пену и ещё раз ополоснулась тёплой водой. Она вытиралась полотенцем, когда вдруг заметила синяки на спине Раду.
– Раду, у тебя тут синяк, – сказала она, показывая на своей спине место. – У меня есть мазь, она охлаждает. Могу намазать тебе. Где это ты так ударилась?
– В сарае неудачно повернулась, – сказала Раду. – Да ладно, само пройдёт.
– Как хочешь.
– Твой муж будет мыться? Если да, то не выливай воду.
– Сейчас спрошу.
Аяна накинула рубашку и вышла через дверь, ведущую в дом.
– Верделл, ты будешь купаться? – окликнула она. – Там вода!
К её удивлению, Верделл согласился.
– Давай тогда я постираю твои вещи. Надень чистое.
– Я стирал их у озера, кирья.
– Озеро было две недели назад, балбесина ты.
Аяна постирала его вещи во дворе и развесила на верёвке. Раду показала им комнату. Кровать одиноко стояла под окном, и Аяна удивилась.
– А где вы храните вещи?
Раду улыбнулась и показала на дверь в стене.
– У нас хранилища закрытые. Ну всё, спокойной ночи. Жаль, Бадо не в настроении. Так и не поболтали за ужином.
– Да, жаль. Как-то всё не очень вышло.
Раду вдруг порывисто обняла её и вышла из комнаты. Аяна легла на кровать и ёрзала, пытаясь устроиться поудобнее.
30. Паршиво
Верделл вошёл, возмущённо пыхтя.
– Он взял с меня деньги за ночлег и сено, – сказал он сердито. – Сказал, что его жена глупая курица.
Он стянул рубашку и лёг рядом с ней, и она прижалась спиной к его худой спине, так же, как делала почти каждую ночь в степи.
– Он бьёт её. Кирья, он её бьёт.
От его спины прямо-таки веяло злостью, и Аяна села на кровати.
– Кто?
– Этот боров, Бадо. Он бьёт жену. Он сказал, что тупость нужно наказывать, и махнул кулаком. И я понял, почему она так дёргается. Кирья, я чуть не ударил его... по его же правилу, – сказал Верделл, тоже садясь на кровати.
– У неё синяки на спине, – тихо сказала Аяна, глядя на него. Она теперь тоже поняла. – Я в купальне видела.
Лицо Верделла покраснело. Его перекосило от ярости. Он напрягся и собрался встать с кровати.
– Верделл, Верделл, стой! – испугалась Аяна, хватая его за пояс штанов. – Что ты собираешься делать?
– Пойду проучу его.
– Остановись! Он шире тебя в три раза, и мы в его доме!
– Женщин нельзя бить, кирья, – тихо и раздельно сказал Верделл. – Нельзя.
Аяна смотрела на него тревожно.
– Верделл, не надо! Не ходи к нему. Ты видел его кулаки?
Она расплакалась от страха. Верделл схватился за голову.
– Кирья, не плачь, пожалуйста! Я не пойду никуда, только не плачь!
– Ляг в кровать и спи, Верделл! Ты пугаешь меня!
– Хорошо. Хорошо. Прости.
Он снова улёгся, напряжённый и всё ещё злой.
– Таких людей надо наказывать, – сказал он. – Как можно обижать того, кто слабее? Женщину, ребёнка, старика?
Аяна повернулась к его спине и провела по ней ногтями, потом ещё и ещё.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Я не знаю, Верделл. А то, что в степи делают? Как можно решать за своего ребёнка, с кем он проведёт всю свою жизнь? Это тоже жестоко. И ведь хасэ точно так же просватают своих детей, понимаешь? Этот круг не разрывается. Это больно понимать. Конда как-то сказал мне – чтобы переместить всего одну вещь на другое место, нужно порвать столько нитей! Я понимаю, о чём он говорил. Ты не сможешь поставить что-то на заваленный стол в мастерской, не подвинув всё остальное. Если бы они придумали какой-то способ избежать этих выкупов, то Кадэр и Жадэт давно были бы счастливы. Кадэр сказала, что утешится детьми. Я и понимаю её и не понимаю. Моё дитя – от любимого. Я не знаю, любила бы я так дитя от навязанного мужа. Или от того, который поднимает на меня... Ох...
– Кирья... а как это – когда в тебе ребёнок? – вдруг тихо спросил Верделл, переворачиваясь на другой бок и глядя ей в лицо.
– Это очень странно, – улыбнулась она. – Сначала ничего не чувствуешь, просто ничего не происходит. А потом ты понимаешь, что теперь не один. Внутри тебя человек с руками и ногами, который родится на свет и будет ходить, говорить, и всё прочее, но он ещё очень маленький, и вся его жизнь зависит от тебя. Он шевелится, когда ты ешь или идёшь, он спит по ночам и просыпается по утрам, и всё это прямо внутри. Это немного страшно, если думать об этом.
– А можно... можно, я потрогаю? – робко спросил Верделл, и Аяна кивнула, взяла его ладонь и положила на свой живот.
Верделл лежал так, и ребёнок шевелился. Аяна думала о своей малышке, а у Верделла глаза стали влажными.
– Я даже не представляю, как это, – сказал он, убирая руку. – Не могу представить. Это, должно быть, правда очень страшно. А я ведь так же был внутри мамы.
– Ну, я неправильно сказала про «страшно». Скорее очень беспокойно. Постоянно боишься навредить. Ну и страшно тоже, да. Просто поцелуй свою маму, когда доберёшься домой.
– Я хотел бы, чтобы ты тоже познакомилась с ней. Ты стала мне как сестра, кирья.
– И ты мне стал родным, Верделл, – сказала Аяна, ероша его волосы. – Поворачивайся спиной и дай опереться на неё. Давай спать.
Хаго разбудил их с утра стуком в дверь.
– Вставайте, уже утро! – сказал он, приоткрывая дверь.
Аяна села и потянулась. Сон в мягкой кровати был лучшим, что случилось с ней за две недели, не считая купания в тёплой воде. Она чувствовала себя отдохнувшей и даже готовой к дальней дороге.
Верделл спал, и она тормошила его, пока он не сказал «ну маам» и не попытался спрятаться под подушкой. Тогда она стянула с него одеяло, и, пока он ёрзал, пытаясь натянуть его обратно и спрятаться от утренней прохлады, встала и надела халат поверх рубашки и штанов.
– Ты мне такой сейчас сон разбила, кирья, – сказал Верделл. – Мне снилась моя невеста.
– Какая невеста? – спросила подозрительно Аяна.
– Не знаю. Она не сказала. Но она была такая... – мечтательно помахал он руками в воздухе. – Ээх... Жаль. Ну ладно. Я есть хочу. Пойдём вниз? Интересно, с нас денег возьмут, или за гостей сойдём.
Они спустились вниз, Аяна собрала его высохшую одежду с верёвки, и Хаго пригласил их за стол. Раду вынесла на стол запаренную с вечера кашу, и Аяна закрыла рот рукой. На скуле Раду красовался полновесный синяк, и глаз заплывал.
Верделл на глазах краснел, вставая, и Аяна испугалась.
– Верделл, стой... остановись! – Она лихорадочно перебирала причины, которые могут его остановить. – А если ты навредишь ему, и тебя поймают?
Он остановился и посмотрел на Аяну, потом сел.
Они молча поели и поблагодарили Раду, и Верделл оставил на крыльце пару монет. Потом они молча оседлали лошадей и вывели их со двора.
– Аллар, Ташта! – Гнедой опустился на колени, и Аяна забралась на него. – Йере! Инни!
Всё так же молча они выехали из ворот деревни и поехали на запад.
