– Я похожа на маму.
Аяна тоже разглядывала Шада, Дабу и детей, которые осмелели настолько, что стали подсаживаться за стол. По мере того, как они с Верделлом удалялись от степи, лица, которые им встречались, всё больше менялись, и это происходило незаметно, от деревни к деревне. Если около границ с Халеданом люди были больше похожи на хасэ, то с каждой сотней рандов на запад их лица становились всё светлее, а рост – выше. У Дабу и её детей лица уже не были так уж похожи на луну, а волосы уже были почти чёрными, без золотистых искр, как в косах Кадэр.
– Не ревнуй, душа моя, – сказал Шад, который наконец увидел, с какой укоризной на него смотрит Дабу. – Ты моя единственная. Я смотрю на эту девушку как на статуэтку во дворце орта. В конце концов, я учился рисованию в городе, перед тем, как встретил тебя.
– Ты правда похожа на статуэтку из опалового стекла, – сказала Дабу, глядя на Аяну. – Такую красоту ценят во дворце орта Давута. Торговцы много сплетен пересказывали. Наверняка среди его наложниц есть девушки из ваших краёв.
Наложниц? – переспросила Аяна. – В каком смысле?
– У орта есть не только жена, – сказал Верделл. – Разве Конда не рассказывал тебе? У него есть ора, его главная жена, и множество наложниц, которые живут во дворце.
– Вряд ли у него есть девушки из наших краёв, – сказала Аяна. – Подождите... Орт Давут?
Она вспомнила рассказ Конды про водные сады орта Давута. Конда сказал, что ему было шесть, когда отец повёз его в Фадо.
– Да. Орт Давут. Ты слышала о нём? Он правит страной уже тридцать лет. Его отец погиб в сражении с северянами.
– Я слышала про его водные сады.
– Ну, кто же про них не слышал. Вы будете проезжать мимо, и, может быть, краем глаза увидите их. Дворец орта расположен на склоне горы, и вокруг разбиты сады, но до них не добраться – они окружены высокой стеной. Туда можно попасть только знатным людям по особому приглашению. Вы успеете доехать туда до твоего срока? – спросила Дабу.
– У нас ещё два месяца, – сказала Аяна.
– Тогда вы, может, и успеете. Торговцы добираются до нас за месяц с небольшим. Но если будет много дождей, то дорога затянется, – покачал головой Шад.
– Мне нужно распрячь лошадь, –Верделл поднялся, опираясь на стол. – Нам нужна будет комната, обед, ужин и вода для купания. Завтра мы уедем. И полтюка зерна для лошадей. Сколько это будет стоит?
– Двенадцать медных, – сказал Шад. – Хотя нет. Десять. Я готов сделать скидку за интересные истории, которые вы расскажете за ужином.
– Договорились, – сказал Верделл, и они скрепили договор плевком.
Аяна поморщилась. Она никак не могла отучить Верделла от этой привычки.
– Я помогу тебе с Таштой, – сказала она, вставая. – Пошли. И помой руки, – шепнула она ему, когда они выходили.
Верделл быстро сунул руки в бочку, стоявшую у двери, и вынул их, обрызгивая всё вокруг.
– Ты что, – ахнула Аяна. – Это же питьевая вода!
– Да?
– Да! Не делай так больше! Ты бы ещё ноги там помыл! Дабу черпала оттуда воду для ачте!
– Ну ладно, как скажешь. Кирья, не сердись. Конда тоже вечно твердил мне, чтоб я мыл руки. Ты сейчас напоминаешь мне его.
Она спустилась за ним во двор, удручённо качая головой, и отвела под навес Ташту. Он почти перестал бояться денников и стойл, так что Аяна завела его в стойло под навесом и закрыла на защёлку.
Позже, после ужина и купания, Верделл спросил её:
– Кирья, а почему тебе дали такое имя?
– Аяна?
– Да. У нас Айэне – значит дорога... Путь к сокровищу.
– Конда говорил мне. Меня назвали «светлая», потому что у меня были очень светлые волосы при рождении. Но потом они потемнели. А что значит твоё имя? – спросила она, садясь с другой стороны чистой, широкой кровати.
– «Тот, кто юн душой». Мальчишки издевались надо мной, называя «зелёный сопляк», но я побил одного, и они перестали.
Он помолчал, потом вздохнул.
– Конды не будет рядом, когда родится его дочь. По нашим обычаям, он должен дать ей имя. Но мы доберёмся до него не скоро. Ребёнок не может быть безымянным. Тебе придётся дать ей имя самой. Как ты назовёшь её?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– А проясни мне, пожалуйста, учтивый юноша, такую вот вещь. Почему у вас не пользуются родовыми именами? – спросил Конда у Сэла.
– Какими именами?
– Родовыми. Это имя, которое даётся всем детям в роду. Например, моё родовое имя – Пай. Моё полное имя – Пай Конда. Моего отца зовут Пулат, а полное его имя – Пай Пулат.
– У нас нет таких родовых имён, – пожал плечами Сэл, косясь на Аяну. – А твоих детей будут, получается, тоже звать Пай?
– Мои сыновья носили бы это имя, а дочери сменили бы его на родовое имя мужа при замужестве, – сказал Конда. – Но имя, которое дали ребёнку сами родители, не изменяется. К примеру, если бы у меня родился сын, и я назвал бы его Кимат, то его до конца жизни звали бы Пай Кимат. Если у меня родилась бы дочь и я дал ей имя, к примеру, Айлита, то до замужества она звалась бы Пай Айлита, а выйдя замуж за мужчину по имени Анер Макат, она сменила бы имя и называла бы себя Анер Айлита.
– Верделл, а что значит имя Айлита?
– О, это красивое имя. Это имя не дают катьонте. Оно означает «Бесценное сияние». «Сокровище света». Что-то вроде этого. Это такое, знаешь, выражение, сложно перевести.
– Конда мне сказал, что если бы у него родилась дочь, он бы назвал её так.
– Да? Мне нравится это имя. Ты назовёшь дитя так?
– Да.
Аяна легла и обхватила живот руками. Ребёнок притих: теперь к вечеру обычно бодрые пинки прекращались, и она радовалась, потому что помнила, как мама говорила: «Если ребёнок в утробе спокойный, то и снаружи будет спокойным», и при этом с грустью глядела на Лойку.
– Слушай, а что значит имя Кимат? Конда упоминал его.
– Примерно то же. «Драгоценный». Ну и имена же он придумал! Он, видимо, всё же переживал из-за своей болезни и из-за... ну... всего этого.
– Он сказал, что иногда думал об этом. О детях.
– Ну, он уже достаточно взрослый, чтобы задумываться о таких вещах. Слушай, а почему Лойку так назвали?
– Это от названия целебной травы лойо. Помнишь, мы иногда звали так Лойку? Есть мужская форма – Лойас. Как по мне, эти имена совсем не похожи. Это означает «свежий». Трава лойо охлаждает и уменьшает боль.
Верделл грустно вздохнул и привычно повернулся на бок спиной к Аяне. Она легла, прислонившись к нему, и заснула. Её сон шумел тростником у озера и трепетал концами вышитых лент на каменной пирамидке хасэ.
– Вы заедете поклониться Дереву? – спросил с утра Шад, щекоча одного из сыновей под мышками. Тот визжал и смеялся, пытаясь вырваться.
– А что это за дерево? – спросила Аяна, садясь на скамью.
– Это священное дерево, живое воплощение одной из стихий. Оно древнее. Некоторые считают, что ему даже больше тысячи лет.
Аяна округлила глаза. Дерево, которому тысяча лет?
– А это далеко? – спросил Верделл, глядя, как она завязывает шнурки сапога, сидя за столом.
– Нет. Это в горах. Нет-нет, не пугайся, – сказал Шад, глядя вслед убегающему сыну и подтягивая штаны на объёмистом животе. – Там ущелье, вам не придётся лезть никуда. Дорога там так утоптана паломниками, что напоминает камень, и даже дожди не справляются с тем, чтобы как следует размыть её.
– С нас десять меди?
– Давай восемь. Дабу не расстроится. У нас скоро будет много народу. Признайся честно, ты ведь сочинил некоторые истории? Про острова и остальное. Хотя нет, не надо, не признавайся. Мне они понравились, пусть это и выдумки.
Верделл молча повернулся и задрал рубашку на спине, показывая рисунок, выбитый под кожей. Брови Шада поползли вверх.
– Вот это да. Так всё остальное тоже правда?
Верделл печально покивал, отсчитывая медь, и помог Аяне спуститься с крыльца. Вместе они запрягли Ташту в повозку и покинули деревню, направляясь всё дальше на запад.
33. Талисман
Через полдня неспешного шага Аяна окликнула Верделла.
