последний, ни к чему не обязывающий поцелуй, и в ту же секунду её будто сорвало с тормозов, – хватает меня растопыренными пальцами за затылок, тянет к себе, и в ту же секунду дверной визгливый звонок пронизывает её насквозь. Молния испуга передёргивает тело, Катя испуганно отталкивает меня. Будь на её месте другая – плевать бы нам было на звонок – идите все лесом, видите, дома нет никого. Но Катя торопливо поправляет свитерок, подбородком кивает в сторону прихожей – давай, мол, чего застыл.
Дурная привычка не смотреть в глазок. Распахиваю дверь – на пороге тётка лет под пятьдесят. Слова сказать не успеваю, – она теснит меня широкой грудью, врывается в квартиру.
– Э-э… – Я только и успеваю, что ухватить её за рукав. – Женщина, вы ничего не перепутали?
Разъярённым движением плеча, она вырывает рукав из моей руки.
– Катя! – громко зовёт она, порывистыми шагами преодолевая коридор.
Телефонный провод цепляется за ногу, аппарат как камень из пращи улетает с подзеркальника, с грохотом разлетается на части. Женщина даже не оборачивается.
– Ты здесь? – кричит она. – Собирай вещи! Быстро!
– Мам, ты чего? – Катя появляется в двери спальни, смотрит удивлённо и растеряно.
Я спешу ей на помощь, сзади подходя к женщине.
– Здравствуйте, мы не успели познакомиться.
Женщина внезапно оборачивается, – лицо настолько искажено гневом, что я начинаю опасаться, в своём ли она уме?
– А ты вообще молчи, поддонок!
Я настолько ошарашен таким поворотом дела, что не сразу нахожу нужные слова:
– Нормальный поворот… Может, объясните…
Договорить не успеваю, – женщина наотмашь ударяет меня по лицу. Слава Богу, в ту минуту в её руке была свёрнутая в трубку газета, а не зонтик или что-нибудь потяжелее. Газета звонко прилипает к моей щеке, женщина с ненавистью в глазах снова замахивается, но в этот раз не достаёт меня, – хлещет по моим рукам, нещадно мочаля газету.
– Маньяки!.. Педофилы!.. Совесть! Потеряли!.. Чтобы вас всех!
Она задыхается одновременно и от злости, и от усилий достать до моего лица. Подставляя руки, отступаю к двери.
– Да вы объясните сначала…
– Щас объясню! – Лупит по рукам изо всех сил. – Маньяк озабоченный! Урод!..
Понимая, что до моего лица ей не дотянуться, она швыряет в меня истерзанную газету, возвращается к дочери:
– Где твои вещи? – Врывается в спальню, в спешке кидает из шкафа на кровать вещи. – Это твоё?.. Это?.. Где сумка?
– Мама, угомонись, – пытается образумить её Катя.
– Я спокойна! Спокойна, как никогда! – кричит ей в ответ мать. – Где сумка? Не стой как вкопанная. Соседи тёти Лизы уехали за границу на целый год. Ключи ей оставили – присматривать. Поживёшь там. Все условия. Не то, что в этом сраче.
Она брезгливо смотрит на обои, заглядывает под кровать, потом за шкаф и вытягивает на свет божий сумку, кидает в неё вещи – кучей, без разбора. Потом идёт с ревизией на кухню.
Понимая, что задавать вопросы бесполезно, прислоняюсь плечом к кухонному косяку, молча смотрю на женщину.
– Не переживай, – гремит она тарелками. – Я свою посуду знаю, лишнего мне не надо.
Молчаливо ищу взгляд Кати, вопросительно изгибаю брови. Девушка так же молчаливо закатывает глаза к потолку, разводит руками.
Пожимая в ответ плечами, присаживаюсь на корточки перед телефонным аппаратом. На этот раз дело сложнее: пластмассовые крепления сломаны, корпус треснул.
Сумасшедшая семейка. Что мать, что дочь.
Управившись на кухне, тётка проходит мимо с двумя полиэтиленовыми пакетами в руках. Грубо толкает меня пузатым пакетом, чтобы посторонился, хотя я и так едва не сел на подзеркальник, чтобы пропустить её. Больно ударяет по колену чем-то железным – вроде сковородой, ручка которой торчит из пакета.
– Теперь, когда вы успокоились, – пытаюсь наладить контакт. – Может, объясните?
– Это я успокоилась? – Она сгребает пакеты в левую руку, потрясает освободившейся правой. – Я и была спокойна. Ты не знаешь, какая я в гневе.
Протянув дочери руку, тянет её прочь из квартиры, ничего не объясняя, гордая в своём возмущении. Женская логика в том и состоит, чтобы ничего не объяснять, – мол, должен сам всё понимать. Если эта логика передаётся по наследству, тогда – атас!
Облегчённо отдуваясь, закрываю за женщинами дверь, подбираю с пола газету и вдруг застываю, как истукан.
Япона мать!
В комнатных тапках бросаюсь вон из квартиры, выскакиваю на обледенелое крыльцо, но уже не видно ни Кати, ни её матери, – лишь белый пар густо вьётся из-под уезжающего такси.
Тупо гляжу в рваную измятую газету и по мере того, как отхожу от шока, события последних двух дней предстают передо мной в совершенно ином свете. Становится ясной и женская логика Кати. И сумасшествие её матери.
Ни телефона. Ни адреса. Ни названия того райцентра, из которого она приехала. Самое смешное – я даже фамилии её не знаю. Последняя зацепка – Денис, но и тот не может мне помочь:
– Извини, старик, был её телефон на какой-то бумажке записан – затерялся.
– Ты даже паспорт у неё не попросил?
– Видел я её паспорт, но у меня голова не дом советов. Простая такая фамилия, из тех, что сразу путаются в голове. То ли Фёдорова, то ли Федотова… Нет, погоди… Может, Филатова?
– Ты меня спрашиваешь?
– Извини, старик…
На этом можно было бы и закончить эту историю, которая случилась со мной год назад. Закончить и забыть, как глупый сон.
Катя не пришла ни за забытой плойкой, ни за тем, чтобы объясниться, ни просто попрощаться. Да и с чего это ей было объясняться? Всё сложилось так, что объясняться и молить о прощении нужно было мне. Хотя вина моя слепа как не вылизанный котёнок.
Всё оставшееся время до отъезда в Африку я пытался найти Катю и хоть как-то оправдаться. Но город тщательно тасовал и прятал людей в своей полумиллионной колоде, а я не фокусник, чтобы закрытыми глазами вытащить нужную карту.
Оставалось одно – забыть и о девчонке, и об этом нелепом случае, и о газете. С последней всё ясно – в мусорный бак, и дело с концом. Я так и поступил, но перед этим, сделал из неё вырезку и зачем-то таскал этот газетный клочок в портмоне, как конченный мазохист, делая себе больно снова и снова.
Эта крохотная вырезка была со мной и тогда, когда я подписывал в Дубаи новый контракт на работу, и тогда, когда выпал этот злосчастный рейс в Дарфур, и тогда, когда загруженный под завязку транспортник коснулся взлётно-посадочной полосы, экстренно тормозя и оставляя на память африканской бетонке жирный след дымящейся ярославской резины.
А потом чернокожие парни с калашами на плечах повели нас к глинобитному сараю, которому предстояло стать нашим невольным домом на долгие десять месяцев. У меня было вдоволь времени, чтобы наблюдать за тем, как лежащий в моём портмоне злополучный клочок бумаги желтеет день ото дня, превращаясь в допотопную реликвию.
Но желтела только бумага, а
