со мной он был…
На том конце – сигнал отбоя: «Да идите вы все!». Отдуваясь, сползаю спиной по линялым обоям, сажусь на корточки. Чем длиннее семейный стаж, тем чаще и увереннее жизненные плюсы превращаются в минусы. Судя по всему, плюсов у Дениса почти не осталось. Знакомая ситуация. Я свой стаж прервал в похожей ситуации, когда минуса зашкаливали.
Не вставая с корточек, ищу её имя в ворохе телефонных контактов. Хмель как сквозняком выдуло из головы, а полтора-два промилле не помешали бы для разговора. Тихое «слушаю» на том конце не заставляет сердце привычно дрогнуть, и это что-то новое.
– Привет… – мой голос ровен и до странности равнодушен: – Нет, только прилетел. Завтра заберу Витьку на пару часов?.. Ладно, пусть будет в воскресение… Нет, в этом месяце не посылал, наличкой передам через Витьку… Ничего, нормально. А у тебя?.. Давай, и тебе всего.
Года три не видел её, остался только телефонный голос из прошлой жизни – теперь уже не волнующий и бесцветный как заунывное шипение воды в едва приоткрытом кране. Вот, кстати, ещё о воде вспомнилось: кипячение стирает из неё всю накопленную информацию. Похоже, мы с бывшей, наконец, перекипели. И неизвестно, что лучше – нынешняя пустота, или ураган взаимных претензий, сопровождавших телефонные разговоры ещё долго после развода.
Мои первые командировки в Африку были не такими длинными, как теперь, но жизнь изменили: деньги завелись, стыд перед соседями пропал, а то ведь даже по ночам слышал: «Иди посмотри какой ремонт Валерка сверху отгрохал! Простой сантехник! А мы?!.. А Танька снизу – малолетка сопливая! – в какой шубе ходит. А я что?..»
Впрочем, упрёки не исчезли, просто планка поднялась на другой уровень, а командировки от этого лишь удлинились. Когда накопилась заветная сумма, и я решил, что с кочевой жизнью пора заканчивать, было уже поздно. Винить кроме самого себя некого: какая женщина выдержит, когда мужа постоянно нет дома?..
В час ночи просыпаюсь от осторожного замочного щелчка. Свет из прихожей сеется сквозь соты декоративного дверного стекла, бесформенная тень колышется у вешалки, перетекая из ячейки в ячейку. Дремлю под звук шипящей в ванне воды. В полудрёме мерещится лужица на линолеуме.
Уже проваливаясь в сон, снова вижу разбитую на пиксели тень за узорчатым дверным стеклом. Пытаясь сфокусироваться, тень приближается к двери, стоит в нерешительности, протянув к дверной ручке пальцы, будто прислушивается. Теперь уже отчётливо проглядываются изящные очертания и цвета: едва прикрывающая ягодицы белая маечка, голые ноги.
Дверь нерешительно скрипит, впуская девушку в гостиную. Свет бьёт в спину, тень скрадывает лицо, но уже одних очертаний фигуры достаточно, чтобы сердце моё сорвалось с места. Девчонка скрещивает на животе руки, пальчиками прихватывает по бокам лёгкую майку, тянет через голову. На секунду замирает с белым флагом над головой.
Сердце колотится со всей дури, но я по-прежнему «сплю», стараясь не вздрогнуть ресницами. Где-то ещё шевельнулось: «Банально-то как. А ведь всего час назад думал о ней возвышенно, – хоть стихи пиши». Ответ приходит через секунду вместе с лёгким алкогольным перегаром – пьяная женщина себе не хозяйка.
– Не спишь? – Она осторожно опускается коленками на диван, приподнимает пустой край атласного пододеяльника, ещё больше сбивая на один бок скомкавшееся одеяло.
В движениях сквозит неуверенность, смахивающая на робость. И это после того, как она вошла в комнату к незнакомому мужчине и запросто обнажилась?!
Значит, не допила.
Ворочаюсь, будто бы во сне, и тогда она, осмелев, лезет под одеяло, шепчет:
– Только давай быстрее.
Странное желание. Почему быстрее? Но времени на размышление нет – разум перетекает в ладони и кончики пальцев, исчезает в тумане, уступая место инстинктам. Поначалу её тело не гнётся, не поддаётся рукам, и только ближе к кульминации вдруг проявляет себя, будто сорвался какой-то невидимый барьер.
Спустя десять минут девчонка натягивает на себя одеяло, лежит, уставившись пустым взглядом на африканскую маску на стене. Лунный свет густо сеет искры в морозную чеканку оконных узоров, голубоватой заливкой ложится в стёкла мебельной стенки, кидает тусклый блик в тёмную настенную панель телевизора. Всхлип разряжающегося смартфона коротко бросает призрачный свет на лицо девчонки, такое же неподвижное как маска, на которую она смотрит.
Не одеваясь, иду на кухню, приношу стакан сока.
– Держи.
Она отрицательно качает головой. Рука со стаканом ещё несколько секунд висит над диваном.
– Перестань смотреть. – Девчонка поворачивается лицом к стене, натягивая одеяло до уха.
Зуб даю – ей стыдно. Но на меня обижаться глупо, – я же не заставлял её пить, разве, что сок, вот, предлагаю. Ставлю стакан на журнальный столик, лезу на диван.
– Э-эй!.. – Отстраняю ей с лица волосы, пытаясь заглянуть в лицо.
Она ещё сильнее воротит голову – носом в подушку.
– Ау-уу, – пытаясь разрядить обстановку, щекочу её пальцем за ухом. – Посмотри сюда.
Наконец она нехотя поворачивает голову, смотрит на меня так, будто пытается что-то понять, но загадка слишком сложна для неё.
– Ты моложе, чем я думала, – наконец, говорит она, будто зациклилась на этой мысли.
– Не обольщайся, я просто неплохо сохранился. Мне уже хорошо за тридцатник.
– Не важно, – ты красивый. – Она переворачивается, ложится на спину. – Тем более странно всё это.
– Что «это»?
– Ну, вот это всёю.– Она поднимает вверх руку и, опустив вниз указательный палец, крутит им, очерчивая невидимым кружком нас с ней. Рука тонка, изящна и гибка, как у балерины, изображающей полёт лебедя.
Заворожено смотрю на её руку, а в душу закрадывается нехорошее подозрение. Когда я чего-то не понимаю в рассуждениях женщины, мне в этом чудится пресловутая женская логика. Довелось пройти «университеты». То были времена, когда я с тупой наивностью пытался разобраться, откуда это берётся. Слава Богу, вовремя понял: пытаться понять их логику – всё равно, что пузырьки в газировке считать.
Откуда ты можешь знать, что она накрутила себе в голове? У них это как два пальца об асфальт – о чём-то думают, долго вынашивают, а потом вдруг выдают тебе какую-нибудь мысль – одно единственное звено, варварски вырванное из длинной цепочки рассуждений – и удивляются, почему ты их не понимаешь. То, что ты должен догадываться о всех её предыдущих размышлениях, воспринимается как нечто само собой разумеющееся.
А ещё бывает, напридумывают себе фиг знает что, нафантазируют и сами в это верят. Но это уже особенности не логики, а чувств, впрочем, и то и другое имеют одно начало. Женское.
Или так: приходишь домой, а тебе объявили бойкот. За что? Почему?.. В ответ – тишина, надутые губы, справедливое презрение в глазах. Допытываться бесполезно. Обида как гной: созреет – прорвётся сама:
– Это называется, ты меня любишь?! Когда ты мне последний раз цветы дарил? Сухарь бесчувственный!
Уфф! И вот из-за этой фигни… Я пытаюсь подобрать слова помягче, но в
