будто сходил с ума. Кряхтели от напряжения сцепившиеся руками живые милицейские кордоны. Вздувались вены, падали фуражки, рвались погоны. Рушились под мощным молодым напором милицейские запруды, толпы лезли через ограды летних концертных площадок и стадионов, рвались к своим кумирам и вдруг замирали парализованные магией ударивших в сцену прожекторов.
Первые аккорды взрывали толпу восторженным визгом, который постепенно затихал, и тогда над зрительским полем вспыхивали сотни зажигалочных огней и, покачиваясь на волнах рук, плыли, плыли, плыли… "Гуд бай Америка, о, где я не был никогда…"
Под морем живых огоньков сжимались мальчишеские губы, лились восторженные девчоночьи слёзы, а огоньки всё плыли и плыли, куда-то к новым берегам: "Мне стали слишком малы твои тёртые джинсы…"
Новое лезло из всех щелей, уверенно шагало по центральным площадям города, по проспектам БАМа, по булыжным улочкам Кривой Балки. То, что поначалу тяжело сдвигалось с места, вдруг покатилось, набирая такую скорость, что этим новым стало невозможно управлять. В городе объявился вор по кличке Лука. Если раньше о нем знали только в узких криминальных кругах, то теперь такая слава пошла о человеке, что даже законопослушные граждане шли к нему искать правду. Говорили, такую силу набирает человек, что даже городские власти вынуждены считаться с ним.
Повзрослевшие балкинские пацаны теперь целыми днями пропадали в своих подвальных "качалках". Порой к такому подвалу подкатывало две-три "шестёрки" и пацаны, бегло хлопая дверками, уносились в автомобильную гарь перекрёстков на свои уже не мальчишеские разборки.
Два года… Пронеслись как стая байкеров по ночному городу.
Галка сама не заметила, как от каштанового листа остался в её руках небольшой ощипанный кусочек, – всё остальное ветер мелкими обрывками разносил по краям деревянного стола. Девушка вздохнула, кинула на плечо сумочку, пошла к сторожке. Остановилась у вертушки, глядя через стеклянную перегородку на склонившегося над газетой Петровича. Неуверенно потёрла одна об другую ноги, клюнула длинным крашеным ноготком в стекло:
– Дядь Вань, дверь за мной запри.
Проводив Галку, Шарик протиснулся обратно под ворота и, высунув язык, резво бросился на подозрительный шорох в глубине двора. Был он теперь крупным, полным сил псом, и когда случалось ему по "амурным" делам бежать на окраину Кривой Балки, кладбищенские псы, которых он раньше боялся пуще всего на свете, теперь не бросались на него, а провожали сердитым, но сдержанным рычанием, каким провожает сильный сильного.
Когда объявился Витька, была такая же погода как в день его отъезда. Недавно прошёл дождь, чернели мокрые облетевшие каштаны, тускло белели берёзы. Шарик, высунув язык, нёсся из глубины двора… Витька!.. С двумя медалями на груди, в лихо сдвинутом на затылок голубом берете. Шарик прыгал вокруг него, запачкал грязными лапами, скулил от радости, виляя не только хвостом, но и всей задней частью туловища. Парень присел на корточки, сжимая ладонями голову пса и говоря ему какую-то радостную бессмыслицу, потом вошёл в сторожку, шутливо кинул руку к берету:
– Сержант Янчевский для дальнейшего прохождения службы прибыл.
В тот вечер он долго сидел с Петровичем и Савельичем. Распили бутылку водки. Витька прикуривал сигареты одну от другой, а последнюю выкурил уже в беседке, глядя остановившимся взглядом в стол и комкая в руке пустую пачку. Шарик тёрся, вплетался между его ног, лизал руку, но Витька будто не замечал его, и только изредка вспоминая о преданном друге, рассеяно запускал пальцы в его загривок.
Неделю Витька и Галка боялись встретиться. Наконец решились.
В сторожке было сумрачно, но висящую на двух длинных проводах лампочку по старой привычке не зажигали, довольствуясь отблесками уличного фонаря. Шарик неподвижно лежал у двери, положив голову на лапы и переводя полный надежды взгляд с Витьки на Галку.
Витька всё ещё ходил в военной форме, – вся гражданская одежда оказалась мала. Дня два назад пришёл в старой рубашке, которая до армии висела на нём как безветренный парус, а теперь так туго обтягивала крепкое тело, что лопнула вдоль спины, едва парень склонился, чтобы погладить Шарика. На Галке были джинсы-стретч, изящный короткий жакет, неизменные в последнее время туфли на шпильках.
Сидя на краешке топчана, девушка хмурила тонкие красивые брови, бестолково рылась в сумочке, будто сама не знала, что ищет. Наконец вынула пачку сигарет. Витька на другом конце топчана склонился вбок, доставая из кармана брюк зажигалку.
– Курить давно начала?
– Недавно… – Пальчики девушки чуть дрожали, когда она пыталась выудить из пачки сигарету.
– А ты изменилась. – Витька щёлкнул зажигалкой, услужливо потянулся к Галке. – Волосы постригла, перекрасилась. Чёрный цвет тебе к лицу.
Галка прикурила, натужно закашлялась. Шарик беспокойно оторвал от лап голову – в глазах у девушки на секунду блеснули слёзы.
– Ты тоже изменился, – с хрипотцой сказала она.
– Петрович говорит, разругались вы… Не живёшь теперь у него.
– Нет, не ругались… Просто разошлись дорожки. А живу сейчас отдельно, у меня своя квартира. Ну… не совсем своя.
Сигаретный дым добрался до Витьки, запустил цепную реакцию, – парень снял с подоконника пепельницу из консервной банки, поставил её на топчан между собой и девушкой, полез в карман за сигаретами.
– Зачем звала?
– Не бойся, плакаться не буду, – криво усмехнулась Галка, неумелой затяжкой укорачивая сигарету. – Я понимаю, что ничего вернуть нельзя. Просто выговориться хочу.
По крыльцу сторожки протопали уверенные хозяйские шаги. Галка испуганно затолкала сигарету в консервную банку, Шарик вскочил, пропуская Олега Юрьевича, директора фабрики.
– Ну, Гал, ты даёшь! Я уже час тебя ищу, всех подруг обзвонил, а ты вот где.
Олег Юрьевич небрежно сунул руки в карманы. Тёмные, зачёсанные назад волосы, умные глаза, лёгкая ирония на тонких губах. Элегантен, как красавец из рекламного ролика: свежая рубашка, отглаженные брюки, лоснящиеся ботинки.
– Здравствуй, Витя, – приветственно кивнул он, но руки как прежде не подал. – Что же это ты? Неделю уж как приехал, а ко мне не заходишь.
– Да, всё как-то не получалось.
Олег Юрьевич неодобрительно глянул на чадящую дымом консервную банку.
– Опять курила?
Галка обдула пепел с пальцев.
– Да так…
– А свет чего не зажигаете?.. Темнота друг молодёжи? – Олег Юрьевич усмехнулся и, удерживая равновесие на одной ноге, почесал концом ботинка Шарика. – Ладно, Гал, я тебя в машине жду.
Девушка проводила его сердитым взглядом:
– Блин! И здесь нашёл.
– Как ты с ним теперь? Развёлся?
– Нет. Со своей живёт.
– А ты?
– А что я?
– Ну, ты как?
Галка досадливо отвернулась к стене, уставилась на проржавевшую кнопку в углу журнальной обложки.
– А вот так.
– Понятно…
– Да ничего тебе не понятно! – Девушка порывисто обернулась, пытаясь поймать взглядом Витькины убегающие глаза. – Ты пойми, я же была глупой сельской девчонкой. Помнишь, как приехала? Пугало огородное! Увидела, как люди в городе ходят, – на улицу стало страшно выходить. От своего отражения в витринах шарахалась....
– Не трудись, – перебил её Витька, изучая смутно проступающие в темноте стопки засаленных журналов учёта на канцелярском шкафу. – Всё равно не пойму.
– А ты
